— Подцепите вот этого… — донесся до моих ушей чей-то громогласный голос, пробивавшийся даже сквозь истошные вопли грешных душ. Над моей головой замелькала тень длинного железного крюка, на которую я даже не обратил внимания, пока он не опустился с гулким звуком вниз, впиваясь в чью-то плоть. — Да не этого, кретины! Того, что извивается рядом! Того светленького!
— Загореленького, — послышалось в ответ мерзкое хихиканье — я был готов поспорить, что оно принадлежало одному из чертей.
— Хватит ржать, — одернул его тот же громкий бас. — Мне с вами тут греться некогда, работа простаивает. Это у вас трудовой день идет, хоть стой, хоть падай, хоть шутки трави, а если перестану работать я, вы все тут…
— Да, мы в курсе, Астарот, — прервал его кто-то из чертей. — Можешь не напоминать… Сейчас притащим тебе эту душу, потерпи…
Я решил, что разговор не настолько интересен, чтобы отвлекаться от адских мук, которые испытывало мое несчастное тело, поэтому закрыл глаза и попытался ни о чем не думать. Мне не удалось увидеть, как во второй раз металлический крюк взмыл в воздух и, зависнув на несколько секунд над сковородой с грешниками, упал вниз. Мне было настолько больно от огня, которым меня мучили, что я даже не заметил, как крючья впились в мою спину и потянули меня по раскаленной поверхности к ее краю.
— Ну наконец-то… — раздался уже знакомый голос. — Это вам не автомат с игрушками, неужели так сложно было выудить его с первого раза?
— Да они для нас все на одно лицо, — закряхтел кто-то из чертей, хотя ему не стоило больших усилий, чтобы тянуть меня своими длинными мохнатыми руками.
— Какой расизм! — возмутился обладатель баса. — Мы в Аду не терпим предрассудков и одинаково издеваемся над всеми расами. Кроме евреев, пожалуй, их вообще никто не любит…
— У евреев и Ада-то нет, — заметил один из монстров.
— Вот именно, — согласился голос. — Они дискриминируют нас, а мы — их. Все честно. Вытащите из моего гостя эту фигню, он же не рыба! Эй, парень? Приди в себя, не притворяйся мертвым!
Во мне не было ни капли притворства, но разлепить веки я был не в силах. Волна невероятного облегчения и удовольствия накрыла меня, когда я после сковороды оказался на земле. Теплый грунт, устилавший землю Ада, показался мне ледяным по сравнению с раскаленным железом. Я мог только стонать, обхватив руками колени и ощущая, как моя обгорелая кожа срастается вновь.
— Так, вот только не надо начинать получать удовольствие, — бас зазвучал уже прямо над самым моим ухом. — Тут это законодательно, конечно, не запрещено, но как-то неприлично, согласись. Вставай, Антон Шальков, возвращайся в Ад, хватит витать в облаках…
Тут я все-таки распахнул глаза: прямо перед моим лицом маячила холеная физиономия, которая могла бы принадлежать какой-нибудь голливудской кинозвезде, любимцу женщин бальзаковского возраста, играющему опытных, обласканных жизнью мужчин, героев-любовников. Обладателю глубокого, бархатистого баса на вид было лет 37. Черты его были вполне человеческими, за исключением совершенно красных глаз с белыми зрачками да витых бараньих рогов, которые выглядывали из-под его идеально уложенных каштановых волос средней длины. На фоне покрытых коричневой жесткой шерстью чертей, которые сбились в кучу и нерешительно топтались неподалеку, забыв о необходимости мучить грешников, мужчина смотрелся очень странно: он был одет в идеально чистый, выглаженный черный костюм, стоимость которого наверняка превышала несколько тысяч долларов. Пока я, голый и трясущийся, лежал перед ним на земле, мне удалось рассмотреть его ботинки. Как могут в Аду, среди копоти, песка и пепла, ботинки быть такими чистыми??
— Кто вы? — только и смог спросить я, закашлявшись. Мне хотелось пить, во рту все еще был привкус жареного мяса и сажи.
— О, говорить может! — обрадовался мой собеседник, хлопнув от удовольствия руками себе по коленям. У него были длинные, почти звериные когти на пальцах, однако на них виднелись следы дорогого маникюра. — Значит, он точно адвокат. Лежит без одежды, на последнем издыхании, но талант болтать и задавать правильные вопросы, как говориться, не прожжешь.