– Еще ни один господин не делал со мной такого, – признался он. – Приходи еще.
Я подарил ему дорогой перстень и ушел. Ушел, зная, что никогда более не вернусь сюда. Я уходил из «Прелестей королевы» с легким сердцем, получив ответ на мой вопрос. Был ли я удовлетворен? О да. Теперь я мог с точностью сказать, что ни одна женщина не подарит мне наслаждения, подобного этому. И все же я хотел другого. Я хотел... иных ласк. Тело мое и душа, привыкшие к власти над ними, требовали силы, что заставила бы их подчиняться, и лишь это дало бы мне истинное наслаждение. И только один человек мог подарить мне его.
Но нет. Этому не бывать никогда! Нет! Вырванная, выстраданная свобода была тем единственным, что у меня осталось, и за нее я был готов сражаться до последнего. Кроме того... князь уж, верно, забыл обо мне. Недаром мне Прохор говорил, что он непостоянен, словно южный ветер. Я был строптивой игрушкою, что было интересно ломать, не более того. Так что...
***
В конце концов я решил попробовать пожить обычной, нормальной жизнью. Принимал приглашения, ездил на балы и рауты, посещал салоны, был принят в несколько клубов... Даже трижды нанес визит Елизавете Потаповне N-ской, премилой барышне, с которой чаще всего танцевал на балах. А что? Ведь должен я был кого-то взять в жены, того требовал и долг последнего в роду, и дальнейший карьерный мой рост. Но как только я понял, что четвертый визит повлечет за собой помолвку... то одумался и не поехал. Не имел я права ломать судьбу невинному созданию, обрекая ее на жизнь со мной. То было бы большим грехом, нежели все те, что я успел сделать до этого. N-ские поначалу обиделись, но вскоре Лизонька была помолвлена с каким-то виконтом, и меня вновь благосклонно принимали в свете.
Так я и жил, почти смирясь уже с незавидной моей долей, пока однажды на балу...
Я устал настолько, что ноги едва держали меня. Но одинокий холостяк, молодой и с именем, постоянно будет мишенью для незамужних девиц и их мамаш, потому я благоразумно решил передохнуть где-нибудь подальше от шумной толпы. Через пять минут я заплутал в полутемных коридорах и уныло тащился вдоль стены, ища хоть какую-нибудь банкетку, чтобы посидеть, как вдруг из-за полуоткрытой двери до меня донесся голос, который я и на смертном одре отличу ото всех прочих. Не чуя под собой ног, я против воли приблизился, чтобы в узкую щель увидеть того, кто снился мне все эти полгода.
Князь сидел, по обыкновению вольготно раскинувшись в кресле, и говорил с кем-то, кто из-за узости щели не был мне виден. Мне следовало бы тотчас же уйти, но я, словно одурманенный, приник к щели, жадно рассматривая его, впитывая его голос...
– А я все-таки вытащил тебя, братец! – радовался невидимый мне. – И что, скажешь, плохо это? Ну, не хмурься, не на плацу. Полно, негоже все в своей норе сидеть и раны растравлять...
– Да что ты понимаешь, – досадливо хмыкнул князь.
– А то и понимаю, – разговор был, видно, начат давно, но не успел еще наскучить обоим, – что поражения надо признавать, переживать и жить дальше.
– Какие еще поражения?
– А что, нет? Обвел тебя вокруг пальца смазливый мальчишка, да из рук выпрыгнул. Отпустил? Ну и успокойся. Мало ли их...
– Таких... Нет вообще!
– Что, так хорош?
– Хорош... Тебе не понять, – сумрачно ответил князь.
– Может, и так. Однако больно мне, братец, видеть, как ты себя ни за что губишь. Коли отступился, успокойся и живи себе дальше.
– Да не могу я! – князь гневно ударил кулаком об подлокотник, и сердце мое, было остановившееся, вновь бешено заколотилось. – Не могу, понимаешь?! Глаз закрыть не могу, чтобы его не увидеть. Ни спать, ни есть, ни работать нормально не могу – все он стоит перед глазами... Бывало, помню, раскинется усталый, кудри мокрые вьются... словно ангел с небес сошел... а в глаза глянешь, зыркнет, словно волчонок, и отвернется. По ночам ластится, а все равно дикий, строптивый...
– Э! Э! От подробностей таких меня уволь, – запротестовал невидимый мне собеседник. – Побереги для тех, кто понимает, я-то подобные шалости никогда не одобрял, сам знаешь.
– Знаю... как и то, что ты мне друг и пожалуй что здесь единственный. Вот и посоветуй, что мне делать – не могу я без него. Я ему ведь все что хошь отдал бы, месяц с неба сорвал... так ведь не возьмет. Близко не подойдет, а то и сбежит, как от чумы... И зачем я его отпустил, до сих пор не понимаю!!!
– Затем и отпустил, что любишь... Что, брат, вскинулся? Любовь это, и ничто иное. А какой я тебе в сердечных делах советчик? – мягко сказал тот, помолчал и добавил: – Ты мне вот что скажи лучше. По всем твоим рассказам выходит, что парень он неглупый и сердцем не черств. Так почему ты ему не сказал хоть малую часть того, в чем мне печалился? Видно же, что не на пустом месте твоя склонность возникла, и не здесь, а давно еще. Так почему ж ты...
– Почему?! – вскричал князь – Почему? А что мне прикажешь делать? В любви признаваться? В ногах валяться у мальчишки сопливого, за руки хватать, умолять: «Не уезжай, мне без тебя жизнь не жизнь!»? Чтобы он по мне прошелся, как по коврику? Нет уж, хватит! То мною пройдено, и более не бывать такому! Ишь что удумал!.. Да пойми ты... он посмеялся бы и ушел все равно... Ненавистен я ему, сам говорил...
– Так уж и ненавистен...
– Так! Святые угодники, да мне пришлось его афродизиями заморскими по уши залить, чтобы он хоть раз кончил,– с досадой признал князь.
– Только раз? – непритворно удивился собеседник.
– Да нет, – князь махнул рукой. – С той поры кончал исправно... и по три раза за ночь... Да все равно волком смотрел. Губителем называл. Вот я и отпустил сгоряча. А теперь...
– Дурак ты, братец, ты уж не обижайся, – невидимый мне доселе встал и заслонил обзор. – Ведь я же могу...
Что он еще хотел сказать, я так и не узнал. Позади меня раздались голоса, и я был вынужден, точно вор, сбежать из злосчастного коридора.
Я не помню, как добрался домой: очнулся, лишь лежа на кровати в спальне, в одежде, закрыв ладонями лицо. Рыдания сдавливали мне горло, а все тело обдавало попеременно то жаром, то холодом. Князь, дьявол из моих снов, вновь настиг меня и несколькими фразами разметал то, что я по крупицам собирал все последние полгода. Я был как не в себе, и только лишь желание прислуги вызвать врача заставило меня встать и немного успокоиться.
Три дня я провел, не выходя из дому, но когда пришло приглашение на очередной бал, от графа ***, велел одеваться и поехал.
Нет, не поехал, полетел. Чего я хотел? Увидеть его? Нет? А если увидеть, то зачем? Что мне было сказать ему? Полно, будет ли он там, ведь за все время в Москве я ни разу не видел князя. И не увидел бы, кабы не роковая случайность. Но я все-таки ехал, потому что не мог уже более сидеть один наедине с мыслями, раздиравшими меня на части. Иначе я бы сошел с ума. А был ли я в своем уме?
***
Бал был скучен. Когда отхлынуло, отступило первое напряженное ожидание, я вновь спустился с небес на землю и почти решил, что все услышанное мною было не более чем игрой больного разума. «Тебе пора лечиться. А всего вернее – отдохнуть, – думал я без толку и цели, слоняясь по залу. – Все, вот кончится сезон, и все, домой, хоть ненадолго...»
Тут ко мне подошел слуга и передал, что граф желает меня зачем-то видеть. Я, недоумевая, пошел за ним. Зачем бы я графу? Дочерей у него нет, да и что я за партия? По службе мы с его ведомством не пересекаемся, знакомы едва-едва, так что же? Поворот сменялся поворотом, пока меня не пропустили в комнату... и не затворили за мной дверь.
Передо мной стоял князь.
Я застыл на месте. Случившееся было для меня полнейшей неожиданностью. А вот он явно ждал меня – и именно меня. На лице его, как я потом припомнил, не отразилось ни растерянности, ни удивления даже. Лишь нетерпенье и острая жажда человека, что изголодался по чему-то, что только что получил.