– Я... – и нужно бы что-то сказать, но оправдываться глупо, говорить, будто бы ничего не случилось, вероломно.
И не боится он упрёка на чуждых, безразличных ему лицах, но страшится прощения в этих серебряных, умирающих глазах.
– Я...
– Я знаю, – она пытается слабо улыбнуться, –Я знаю, что ты хочешь сказать. Не нужно... Лучше расскажи мне, что там.
– Тебе и вправду это интересно?
– Конечно.
– Там, – он набрал в лёгкие больше воздуха, словно зачерпнул дыханием льда, – Снова война. Человек нашел наконечник Копья судьбы. Теперь ангелы и демоны стараются перетянуть его на свою сторону.
– Тот, кто владеет Копьём, держит в своих руках судьбу всего мира.
– Выпей, Аэль. Прошу, тебе станет легче, – ром в стакане уже почти остыл, и он подогревает его огненным дыханием.
– Позже... – её веки тяжелеют и опускаются, – Игнис, лучше расскажи мне. Расскажи...
Тело её слабеет всё больше. Колени безвольно разгибаются, и голова уже не может держаться сама. Нет, она не падает... Скорее просто оседает на холодный, рыхловатый пол. И всё отчётливее слышит, как за окном поёт ветер и хлещет холодный, должно быть, осенний дождь.
Она хочет задержать его здесь чуть дольше. Поразительно, но он только сейчас понимает это. Она готова терпеть холод и эту иссушающей слабость, лишь бы он только остался ещё ненадолго. Ведь она знает... Как только стакан будет пуст, он уйдёт. Потому что выполнил свою работу, и теперь может бежать прочь от этого поистине страшного места, где она заточена вот уже сотни лет. Он эгоистичен... Он не желает задерживаться здесь, и она об этом знает. Знает... И всё равно почему-то не злится. Почему же?
– Аэль, – он вкладывает горячий стакан в её ослабевшие пальцы, – Выпей хотя бы глоток.
Он снова приоткрывает её губы, поднося к ним горячий стеклянный край. Она всё же делает глоток, и находит в себе силы снова открыть глаза.
– Хорошо, – больше для себя, нежели для неё, шепчет он, – Что тебе ещё рассказать?
Он запоздало понимает, что говорить этого не стоило. Он не бывает на небесах, а потому не может рассказать ей о них... Он бывает только в аду. Но о нём она уж точно не хочет слышать.
– Расскажи мне про... Дождь, – взгляд её, всё такой же пустой блуждает по грязно-белому потолку, а пальцы непроизвольно сжимают горячий стакан, – Я стала забывать, какой он.
– Холодный, – он снова откидывается на своём импровизированном сиденье, – И мокрый. Осенние дожди прибивают к земле золотые опавшие листья, красят их коричневым, желтовато-оранжевым и черным. Они проходят по всему людскому миру с тихим шуршанием, словно шелестят по крышам прошедшими днями и упущенными возможностями. Они смывают всю летнюю скверну, что собрала в себе жара, и омывают мир перед его непосредственным успением.
– Хорошо... – шепчет она, легко, едва заметно улыбаясь.
– Что же в них хорошего?
– Они чистые... Искренние, и жертвуют своей чистотой ради того мира, в котором появились, унося с собой всю его грязь. Они...
– ...такие же, как ты! – он сделал ещё несколько жадных глотков, лишь бы только не замёрзнуть.
– Это не так, – покачала головой она, – Вряд ли дожди могут ненавидеть мир, ради которого приносят себя в жертву. Вряд ли они вообще могут что-то чувствовать.
– Не хочешь же ты мне сказать, что научилась ненавидеть?
– Нет... Признаться, этой наукой я ещё не овладела. И, думаю, учиться уже поздно.
– С чего ты взяла? – он хочет обнять её, хотя бы взять за руку, но не решается даже прикоснуться, – У тебя впереди целая вечность. Ты бессмертна.
– Вовсе нет. Во мне почти не осталось тепла. Ничего не осталось... Я сама давно уже умерла, дело стало только за сознанием.
– Вздор! – от его резкого движения она едва ощутимо вздрагивает, – Ты прежняя! Ты никогда не потеряешь себя, пока будешь бороться. Потому что иначе...
– Иначе, это буду уже не я, верно? Это ты хотел сказать.
Нет. На самом деле он думал совершенно об ином. Она никогда не изменится. Кем бы она ни стала, она всегда будет прежней, и...