Я сидела на кровати и страдала от голода. Коэн не удосужился пригласить меня на ужин. Я вспоминала холодильник Маркуса и наши с Луцем визиты в рестораны. Во Франкфурте и его окрестностях не осталось ни одного приличного заведения, которое мы с ним не посетили бы. Зубной врач считал себя гурманом, он был тщеславен и следил за своей фигурой, которая выдержала испытание сытой, благополучной жизнью. Луцу было пятьдесят. Многие мужчины стареют с большим изяществом, чем женщины. Во всяком случае, внешне. Они стремятся купить себе молодых женщин, оформляя эту покупку различными способами. С помощью свидетельств о браке, подарков, поездок, покровительства, передачи жизненного и духовного опыта. Луц оплачивал мое время ужинами, которые я не могла себе позволить.
Для Луца я была безработной актрисой, Фелицией фон Изенбург. Я сказала ему, что происхожу из обедневшего дворянского рода. Зубной врач обожал аристократические титулы, в этом отношении он был снобом. Луц испытывал непреодолимое влечение к молодым женщинам, всегда флиртовал с ними и заводил романы. Его излюбленными темами разговора были гигиена зубов и гольф. Он мастерски играл в эту игру, а когда ему не везло, обвинял в проигрыше всех и вся: листья, солнечный луч, который слепил глаза, пролетевшую птицу, залаявшую вдруг собаку. Странно, но рассказы о гольфе и своей профессии приводили его в крайнее волнение. И в то же время сообщения в газетах о войнах, убийствах и пытках оставляли Луца совершенно равнодушным.
Он не отваживался брать меня в свой гольф-клуб, членом которого была и его жена, женщина с отвислой грудью. Мне было жаль ее. В молодости, когда у нее была красивая, упругая грудь, она встретилась с Луцем, милым юношей и известным бабником, за обаятельной мягкой внешностью которого скрывалось стальное сердце. Мое стеклянное сердце было прозрачным, и я порой использовала его как зеркало. Луц, Пауль и Маркус легко могли бы разглядеть мою ложь, но им мешала слепота. Я всегда стремилась быть честной по отношению к себе. И это уравновешивало мою ложь. Я не скрывала от себя, что хочу, не работая, заполучить три миллиона. Кроме того, мне нужно было есть. Голод — слишком неприятное, гнетущее чувство.
Уложив чемодан, я вызвала такси, чтобы отправиться на вокзал. Спускаясь по лестнице, услышала, как в моей комнате зазвонил телефон. На секунду я остановилась, затем решительно двинулась дальше. Я совершила ошибку. Однако, как обычно, поняла это слишком поздно.
Глава 7
Сев в ночной поезд, я отправилась в Венецию. Мне удалось утолить голод, сунув проводнику первого класса сто марок. Он принес мне бутерброды и бутылку охлажденного вина. Вскоре я пришла в состояние приятного легкого опьянения, которое так же успешно отдаляет человека от реальности, как и езда в ночных поездах, когда чувствуешь себя столь беспечно, что, кажется, можешь без всякой цели и причины сойти на любой остановке, не добравшись до пункта назначения. Монотонность дороги убаюкивала. За темным окном мелькали огни, ярко освещенные вокзалы, люди входили в вагон и выходили на станциях. У многих пассажиров был тяжелый багаж. В отличие от них я ехала с легким чемоданом, почти невесомым, как сама моя жизнь, в которой я не чувствовала себя никому обязанной. Без бед и тревог не проживешь, и следует расстаться с иллюзиями о счастье и прекратить рассматривать внутренний мир человека как нечто недоступное пониманию других. Основа моего существования — «я» окружающих людей. Я зарабатываю себе на жизнь тем, что ставлю их «я» выше своего (что вовсе не трудно). Чтобы не терзаться угрызениями совести, надо на все смотреть как на приключение.
В этой жизни все возможно. Вполне может так случиться, что в моем поезде едет Леонард Коэн. И сейчас он направится мимо меня в туалет. Впрочем, я непременно должна заметить его, так как сидела в конце прохода на складном сиденье. Проводник вежливо обслуживал меня. Вот что делают деньги! Человек с посеребренными висками заискивал и почти раболепствовал передо мной. Хотя, судя по виду, при другом режиме он наверняка был бы палачом.
Вероятно, такое впечатление создавалось из-за его засаленной униформы. На ногах проводника были светло-коричневые ботинки с резиновыми подошвами — удобная, но неприличная обувь.
У этого человека были маленькие ступни и большой мясистый нос. Он пристально смотрел на меня. Такой взгляд в детстве повергал меня в панику. Мне казалось, что такие глаза могут присосаться ко мне, как медуза или пиявки. Такой взгляд был у моих одноклассников, когда они засовывали мне в пуловер майского жука и держали меня за руки, чтобы насладиться моим ужасом и муками. Или незаметно клали паука в портфель. Не имевшая друзей новенькая всегда становилась жертвой коллективной жестокости. В таких обстоятельствах во мне не могла развиться любовь к животным. Я любила только лошадей, которых отец покупал мне в Вене.