Собака продолжала лаять где-то за близкой излучиной и задыхающийся Альфред Викторович ринулся на это указание живого провокатора, хотя сил на преследование почти не оставалось. Лай собаки перешел в радостный визг, а затем грохнул гулкий выстрел и собачий голос словно отрезало.
По инерции, но уже испуганный, Комаровский выбежал на излучину и через поток, в двадцати шагах от себя разглядел в сумерках темную фигуру Толстенко, горбящуюся из-за рюкзака на спине. У ног беглеца едва скулила собака, лежала на боку и, кажется, дергалась в предсмертной судороге.
Толстенко не двигался, правая рука его казалась удлиненной и Альфред Викторович сразу понял, что это - оружие. Он сделал несколько медленных шагов, по блеснувшим на лице очкам окончательно убедился, что на другом берегу замер именно Толстенко и мягко окликнул.
- Владимир Степанович! Это всего лишь я! Комаровский!
Толстенко не шевелился,но главное, что не поднимал оружие.
- В чем дело, Владимир Степанович? - Комаровский делал медленные, непугающие шаги и приподнял обе руки ладонями наружу, чтоб свихнувшийся ни с того ни с сего сосед не выстрелил в него с перепугу.
Толстенко продолжал молчать, а Альфред Викторович двигаться к нему навстречу, отлично понимая, что тем самым, скорее всего, выходит на удобный рубеж огня и когда стрелок сочтет дистанцию приемлемой для выстрела на поражение, то ему , Комаровскому, придется разделить судьбу подохшего песика. Но он продолжал идти, поскольку любая попытка броситься назад - уж наверняка кончится выстрелами в спину.
- Стой, мразь! - наконец прозвучал истеричный вопль Толстенко и Альфред Викторович послушно замер.
- Ложись! - завопил Толстенко и Комаровский понял, что имеет дело с сумасшедшим, но присел на корточки и спросил.
- Что происходит, Степаныч? Я не желаю вам зла. Всего пару вопросов и разойдемся.
- Каких вопросов?
Их разделял ручей в поперечнике метров десять, да ещё два метра берегов, так что не смотря на сгустившиеся сумерки, Комаровский видел лицо Толстенко достаточно ясно и признаков сумасшествия в нем не отмечалось. Только страх и ненависть.
- Степаныч! - громко и панибратски спросил Альфред Викторович. Почему ты не признался ментам, что встретил меня в ту ночь? Я ж ничего дурного не сделал! Просто меня Федя застукал со своей женой. Ты ж мужик! Должен понять.
- Знаю.
- Что знаешь?
- Что тебя застукали... Это я помог.
- Как? - не понял Альфред Викторович.
- Федьке, буржую недорезанному... Сообщил.
- Подожди... Ты ему в Египет позвонил и донес? Продал меня и Нину?!
- Телеграмму дал. В тамошний офис. Ну и что?
- Черт тебя побери, Степаныч! - искренне огорчился Комаровский Зачем?!
Ответа не последовало. Собачонка у ног Толстенко неожиданно приподняла над землей верхнюю часть тела, завизжала, хозяин наклонился, прижал дуло пистолета в черепу пса, снова прозвучал выстрел и наступила пугающая тишина. Никто не отозвался в недалеком поселке, никто не насторожился и не прибежал. Альфред Викторович сообразил, что выстрелы только ему - перепуганному - кажутся громоподобными.
- Степаныч, так почему ты меня сначала подставил, а потом отрекся?
- Боюсь. Ты - мафия.
- Я?! - ошалел от удивления Комаровский.
- Ты! И вся ваша сволочь в поселке! Все - мафия. Все, как один, десять лет назад у меня в ногах валялись! Я этот поселок в Совмине выбил! Я подписал на землю разрешение! А теперь меня на поминках за стол в физкультурный зал со всяким простым народом сажают! Я - выделял здесь участки, понял ты, сопля вонючая?!
- Никак нет.
- И не поймешь! Ты можешь допереть, кем бы я сейчас был? Если б не мафия-демократия ваша подлая? На какой бы высоте заканчивал свою карьеру? А?! Да меня бы в Кремлевской стене похоронили с государственными почестями и салютом! Все у меня отняли демократы-дристократы! Жену, детей, почет, старость!
- Подожди, Степаныч... Что-то слишком много потерь. - пытался сбить истерику старика Альфред Викторович. - Жена твоя небось была в возрасте, а дети...
- Жена померла с горя, а дети за границу подмыли, бизнес делать! Стыдятся отца, его былых заслуг, не пишут даже!
- И ты решил отомстить за это соседу?
- Федька у меня на побегушках служил! Я ему, молокососу, ещё в комсомол рекомендации давал! А он меня...Я его в люди выводил, а он... Он меня презрением обливал! Землю мою отымал! Последнего лишить хотел! Ну, свое получил.
- Степаныч... Ты убить не мог... Не по силам тебе это. - терпеливо толковал Комаровский, пытаясь понять суть проблемы старика. - Ты, наверное, навел на него убийцу, а? Потому и бежишь?
- Каких ещё убийц?! ТЫ должен был из него кровь пустить! Или ОН из тебя! А сам за решетку навечно за убийство сесть! Или Нинку-проститутку свою должен был зарезать! И тоже бы понес революционную кару. Слизняки! Еще новую Россию собираются строить! Мафия - демократия, вы ещё поплачете по старому строю! Чтоб вы все передохли! И передохните!
Он задохнулся, закашлялся от ярости, перегнулся в поясе, но следил за противником, оружие держал твердо. Потом кашель стих. Толстенко выпрямился и спросил ясным, громким голосом.
- Ну, чего ещё желаешь узнать, перед тем, как я тебе башку прострелю?
- За что меня-то, Степаныч?!
- За дело.
Альфред Викторович заметил, что оружие в руке истерика дернулось и начало приподыматься. За спиной Комаровского был откос, настолько высокий, что никак не запрыгнешь достаточно быстро - пулю во всяком случае не обгонишь.
- Подожди, подожди, Степаныч! Я же не бегу! Успеешь ещё свершить надо мной акт революционного возмездия!
Оружие опустилось.
- Это ты правильно сказал, лизоблюд. - в голосе Толстенко послышалась определенная доля уважения. Он повторил с удовольствием. - Революционный акт возмездия! Правильно.
- И Федька Чураков удостоился заслуженной кары революции?
- Вся мафия в поселке свое получит! Ну, все спросил?
- Все! - весело крикнул Альфред Викторович и, понимая, что сейчас грянет неминуемый выстрел, головой вперед прыгнул в воду.
М-да... Это вам не купание в бассейне после сауны. Во-первых, непонятно - жив ли ты, или сердце уже превратилось в кусок льда. Во-вторых, полная тьма и ничего не видно, что означает - помер таки. В третьих: кажись ещё не помер, потому что почти тот час ударился о дно, покрытое водорослями.
Цепляясь за эти длинный и скользкие водоросли, Комаровский устремился под водой вниз по течению, прикидывая, что Толстенко сейчас - бежит вдоль по бережку с пистолетом в руках, ожидая появления его, Комаровского, головы над водой, чтобы эту голову, понятное дело, продырявить, ведь дистанция стрельбы не превысит и пяти метров.
Альфред Викторович вцепился в водоросли и остановил свое поступательное движение вниз по течению. И в таком застывшем положении, омываемый ледяными струями потока, продержался под водой сколько мог. Когда уже ничего не мог - вынырнул на поверхность. Убедился через несколько секунд, что дырки в голове ещё нет и в два гребка вытолкнул свое тело на другой берег.
Расчет оказался правильным - Толстенко метался ниже по течению, метрах в пятнадцати от Комаровского.
- Держись, черт! - озверел от холода Комаровский. - Сейчас я тебя удавлю, старого гада!
И он ринулся вперед от страха и озноба, решительно позабыв, что в руках у противника оружие и весьма нешуточное, если иметь в виду неподвижное тело собачонки.
Толстенко это тоже знал. Он не побежал, а скинул свой рюкзак, расставил ноги, двумя руками поднял пистолет на уровне плеч, приняв классическую позу ковбоя, стреляющего в мексиканского бандита.
Через пять секунд Альфред Викторович с уважением подумал о себе: "Дуракам везет". Дело в том, что за эти секунды Толстенко трижды нажал на спусковой крючок, оружие трижды издало звонкие металлические щелчки, а большего эффекта не произошло. Кончились ли в пистолете пули, заело ли затвор или перекосился патрон, но оружие превратилось в то, чем оно по сути своей и есть - глупая, ненужная порядочному человеку железяка, которую Толстенко в полной ярости зашвырнул в речку.