Появившись в один из воскресных дней в русском консульстве, Маклаков с независимым видом передал секретарю свою визитную карточку и попросил доложить барону, что князь Багратион-Мухранский просит об аудиенции. Конечно, барон не смог отказать такому «знатному» соотечественнику и он был немедленно принят в кабинете консула.
Прежде чем перейти к делу, связанному с приходом «его светлости», барон предложил вначале скрепить знакомство рюмкой коньяка, который только на днях был ему доставлен из Франции.
После обмена обычными фразами вежливости, относящимися в основном к жизни князя в Милане, Маклаков со смущенным видом, показав копию телеграммы, попросил одолжить ему на несколько часов, а точнее, до 12 часов следующего дня 70 тысяч лир. Эти деньги, сказал он, необходимы на одно дело чести, а почта в связи с воскресным днем закрыта. Барон любезно ответил, что готов оказать эту небольшую помощь человеку — ведь в жизни чего только не бывает и он в молодости был не безгрешен.
Секретарь консула принес немедленно требуемую сумму денег и готов был взять расписку с князя, но барон заявил, что ему достаточно и честного слова «светлейшего». Последний, извиняясь, взял деньги и, любезно раскланявшись, вышел… и был таков.
Когда консул понял, что у него был аферист, да еще такой необыкновенно наглый, он несколько дней был в гневе и распекал ни в чем не повинного секретаря да и других своих сотрудников за халатное исполнение их обязанностей.
Что касается Маклакова, то он, прекрасно понимая, что с консулом шутки плохи и нужно срочно исчезать, без промедления выехал в Париж.
Об аферных похождениях Маклакова в Париже удалось узнать из воспоминаний художницы Елизаветы Сергеевны Кругликовой, почему-то опубликованных в «Петроградской газете» и московской газете «Русское слово» в конце 1916 года.
Елизавета Сергеевна, как известно, прославила себя неповторимыми, необыкновенно жизненными, гениальными своей своеобразной простотой силуэтными рисунками, которые много раз с большим успехом экспонировались на зарубежных выставках, в том числе и на персональных. Она имела в Париже салон, в котором по пятницам собирались известные русские и французские художники. На этих встречах живо и темпераментно обсуждались новые направления в искусстве, рассматривались и оценивались вновь созданные произведения живописи и графики.
Все приезжавшие во французскую столицу из России люди искусства считали своим долгом посетить салон Кругликовой, хозяйка которого к тому же отличалась необыкновенной любезностью и гостеприимством. Поэтому, когда в один из вечеров к ней пришел молодой человек, представившийся корреспондентом газеты «Голос Москвы» Кашириным, и предъявил удостоверение редакции этой газеты, она восприняла это без удивления как должное.
Молодой человек высказал огромное желание принять участие в салоне Елизаветы Сергеевны. Кроме того, он сделал ей от имени редакции предложение войти в состав художественного отдела. Об этом же он передал и личную просьбу знакомого Кругликовой Федора Ивановича Гучкова — редактора газеты. В ответ на это предложение художница ответила согласием.
Располагающий к сближению внешний вид и манеры Каширина сыграли свою роль, и он стал одним из частых посетителей салона, почти другом Елизаветы Сергеевны. Она поверила, что крупный общественный деятель В. А. Маклаков является его родным братом — это также содействовало их сближению.
Но вот однажды в один из визитов Маклаков — Каширин сообщил художнице, что ему из редакции выслали деньги, которые он не может получить, так как в праздничные дни почта не работает. Со смущенным видом попросил выручить его деньгами всего на один день. Добрая женщина не смогла ему отказать. Поняв эту черту характера Кругликовой, нахальный аферист стал под разными предлогами выманивать у нее деньги в долг и… не отдавать. Дальше — больше. Он безнаказанно присвоил золотое кольцо и, наконец, золотую брошь с бриллиантами. Тут уж по настоянию друзей Елизавета Сергеевна обратилась в парижскую сыскную полицию. Но опытный и хитрый аферист, почувствовав угрозу, сумел вовремя скрыться.
Из проведенного полицейского дознания выяснилось, что жертвами афер Маклакова — Каширина стала не только Елизавета Сергеевна, но и многие художники, проживавшие в Париже, причем он во многих случаях действовал якобы от имени Елизаветы Сергеевны, чем бессовестно запятнал ее безупречно честное имя.
Наконец, из воспоминаний художницы Кругликовой удалось узнать, что по просьбе Маклакова — Каширина она нарисовала его портрет, который у нее хранился: «Я нарисовала портрет Маклакова — Каширина, а через несколько дней он меня обокрал. Я не сомневаюсь, что и другие лица стали жертвами этого ловкого гипнотизера-афериста».
К этой характеристике трудно что-либо добавить.
После ряда мошеннических операций в российских провинциальных городах Маклаков, несмотря на объявленный розыск его персоны, без каких-либо серьезных препятствий осенью 1916 года возвратился в Петроград. Здесь он загримировался и, присвоив себе одну из известнейших громких фамилий, поселился не где-нибудь, а под самым носом полиции — в гостинице «Европейская».
Весть о появлении столь известной личности, как теперь говорят, темного бизнеса моментально распространилась среди дельцов мелкого пошиба. Одним из них был представитель так называемой «золотой молодежи» дворянин Рахманинов. Шикарная жизнь требовала больших денег, а их у Рахманинова не было — его родичи были из числа обедневших известных дворянских фамилий. Когда Маклаков предложил ему должность своего секретаря и пообещал хорошие деньги, молодой человек без раздумья с радостью ухватился за такое будто с неба свалившееся выгодное предложение.
Рахманинов, внешне выглядевший очень скромным и интеллигентным человеком, на самом деле был наглым мошенником. Такого помощника давно не было у Маклакова. С ним он мог значительно расширить масштабы своих операций, представляя Рахманинова в качестве своего личного секретаря. Аферист решил с его помощью одурачить нескольких выдающихся представителей российской культуры — Ю. Ю. Бенуа, П. Ю. Сюзора и Н. К. Рериха. Он совершенно правильно посчитал, что мысли таких людей сконцентрированы в созидательном направлении и, как правило, далеки от банальных жизненных проблем добывания продуктов питания. Для проведения такой аферной операции Маклаков обладал широким культурным кругозором.
Академик архитектуры Юлий Юльевич Бенуа, имевший чин действительного статского советника (соответствует генерал-майору), являясь придворным архитектором, проживал в квартире дома Главного дворцового управления (набережная Фонтанки, дом № 50). Расположение квартиры Бенуа в доме, находившемся под особым надзором, не смутило наглого афериста, и он однажды октябрьским утром в мундире флигель-адьютанта с золотыми аксельбантами, т. е. в форме придворного офицера, подъехал в автомобиле к его дому.
Вытянувшегося перед ним лакея он попросил передать академику, что его желает видеть граф Голенищев-Толстой. Перед такой именитой фамилией двери моментально были распахнуты, и он был любезно встречен хозяином.
После обычных, принятых при визитах, общих фраз собеседники незаметно перешли к злободневной теме о состоянии искусства в тяжелые годы войны. Наконец Маклаков с разрешения хозяина перешел к цели своего визита. Он сказал следующее:
— Мне удалось с большим трудом выбраться из Рима, где я был застигнут войной. Несмотря на огромные сложности, мне удалось вывезти оттуда целую коллекцию картин знаменитых художников, и теперь я намерен выстроить небольшой музей. Поэтому я решил просить вас, господин академик, создать действительно художественное здание, достойное стать музеем великих художников.