Выбрать главу

— Да, эта работа для следователя, — согласился Юрий Артемьевич и добавил: — Зря взяли дело.

— Не зря.

— Чего ж тогда мучаетесь? — нашёл прокурор нелогичность в его поведении.

— Мотив должен быть.

Мотив есть. А если есть, то он его рано или поздно найдёт — почему ударил. Но теперь Рябинин опасался, что не поймёт другого: как этот чем-то понравившийся ему геофизик смог ударить женщину? Рябинин признавал только одни удары — необходимую оборону. Но к женщинам это не относилось, тут он даже необходимой обороны не признавал. Если женщина стала чужой, то от неё уходят; уходят молча и навсегда. Он не понимал домашних скандалов, всяких жалоб, разводов и дележей. И уж никак не понимал рукоприкладства. Впрочем, иногда он женщину тоже мог ударить — иронией.

— Знаете, зачем я пришёл?

Прокурор молчал, полагая, что следователь может зайти и ни за чем.

— Я пришёл сообщить, что всё в мире мотивировано, кроме одного.

— Что же это такое?

— Любовь. Она безмотивна.

9

Он вёл поиск от одной точки, полагая её главной, — первый миг их встречи. И поэтому искал только в одном от неё направлении, обращённом из аэропорта сюда, в город. Но от этой точки было и другое направление, уходящее в самолёт, в рейс, к горам Сихотэ-Алиня. Его он не проверял, поэтому теперь вызвал бортпроводницу.

У хорошего следователя намеченных процессуальных действий становится всё меньше — он их выполняет и вычёркивает из плана. У истинного следователя наоборот — план пухнет, потому что он, настоящий следователь, хочет знать как можно больше и выискивает для проверки всё новые и новые обстоятельства.

Хороший следователь работает одновременно по нескольким версиям, боясь увлечься одной, ибо одна может привести к ошибке. Истинный следователь не боится, интуитивно и безошибочно выбрав единственную, правильную.

Хороший следователь скрупулёзно собирает доказательства, как тот самый старик из письма Вересова, который отыскивал в травах свой женьшень. Истинный же следователь не доказательства собирает, а ищет истину. Рябинин не знал, где её искать. У него не было и версий. Да и плана не было.

Стюардесса появилась шумно, словно принесла в кабинет напряжение и гул своих полётов. Она постукивала каблуками, шелестела плащом, перевешивала сумку с одного плеча на другое, поправляла волосы и успокоилась, лишь закурив сигарету. Рябинин рассматривал её симпатичное, усталое лицо, чуть бледное от больших высот и чуть напряжённое от вызова к следователю. Ему вдруг пришла неуместная мысль: смог бы он влюбиться в женщину, у которой из ноздрей идёт дым? Но она ждала вопросов.

— Меня интересует рейс двадцатого августа из Хабаровска.

— Прошёл нормально, как всегда, — монотонно заверила она. — Высота десять тысяч метров, за бортом минус тридцать шесть, командир корабля… Что вас интересует конкретно?

— Пассажиров помните?

— Ну, некоторых… А что случилось — кража?

— Не обратили внимания на молодого мужчину, крепкого, загорелого, в очках…

— A-а, Николай с приятелем, — перебила стюардесса.

— Да. Откуда знаете имя?

— Приятель называл.

— Как этот Николай вёл себя в самолёте?

— Неужели жулик? — искренне удивилась она, набрав дыму и забыв его выпустить.

— А похож? — улыбнулся Рябинин.

Дым она так и не выпустила. Видимо, проглотила или он растворился в организме без остатка. Но для этого ей потребовалось какое-то молчаливое время, поэтому Рябинин переспросил:

— Похож на жулика?

— Ни грамма!

Он не терпел этого выражения, которое слышал всё чаще. Пошловато-рыночное. Однажды на улице мать сказала дочери: «Ты ещё уроков ни грамма не сделала». Но ведь стюардессы вроде бы даже изучают иностранные языки.

— Ничуть не похож, — поправилась она.

— А почему?

— Видно же.

Рябинин был согласен, что человека всегда видно. Но у каждого своё видение, и он хотел знать, как видела бортпроводница.

— Ну, а как видно?

— У меня на плохого человека глаз намётан. Такой сядет и давай себя показывать. Конфетки почему не несёте? Где водичка? Газетка положена? Закусить дадите? А где ваша улыбка? А как вас зовут?

— А Николай с приятелем?

— Шутили, смеялись, угощали копчёной рыбой… Камень интересный показали, какой-то волокнистый, как из шёлка.

— О чём они говорили?

— Да так, дорожная болтовня.

— О женщинах, о жёнах говорили?

Она задумалась, вспоминая полёт. На какую-то минутку её лицо стало начальственным и гордым — в эту минутку она увидела тот пассажирский салон.

— Нет. Всё о маршрутах и о каких-то пластах. Я же с ними не сидела. Идёшь мимо и парой слов перекинешься.

— Ну а дальше?

— Дальше… Дальше мы прилетели.

Дальше они прилетели. Что было дальше, Рябинин знал. Стюардесса ждала очередного вопроса — теперь этот вызов её заинтересовал. У неё даже незамеченно погасла сигарета, застыв меж пальцев. Нужно спрашивать хотя бы о том, о чём он уже знал.

— Как они выходили?

— Тут уж мне было не до них. Знаете, впускать и выпускать пассажиров — одна морока.

— И больше Николая не видели?

— Видела уже на земле. На нём эта женщина повисла…

— У самолёта?

— У самого трапа. Целует и слёзы на глазах.

— А он?

— Улыбается.

Рябинин питал странную надежду на самолёт, словно там, в разреженном воздухе, истину было искать проще, чем на земле. Но бортпроводница подтвердила показания земных свидетелей, добавив к ним достоверные детали. Повисла, целует, слёзы, он улыбается…

— У неё цветы в руках, — уже не спросил, сам поведал стюардессе Рябинин.

— Нет, цветов не было.

— Ах, да…

Его сознание, разуверившись в успехе, стало ошибаться: Пиониху заменило букетом пионов. Но память, как часть сознания, не забыла письма и держала эту алую Пиониху у аэровокзала рядом со встречающими. Получалось, что Вересова передумала и проникла к самолёту, к самому борту.

— На лётное поле встречающих пускают?

— Конечно, нет, — ответила стюардесса, запоздало положив холодный окурок в пепельницу.

— Как же она прошла?

— Кто?

— Эта встречающая?

— Какая встречающая?

— Да о которой вы говорили! — удивился Рябинин.

Удивилась и бортпроводница; Она даже мельком глянула на свой окурок, словно захотела взять его обратно: пока тот был в пальцах, было и взаимопонимание со следователем.

— Которая встретила геолога, — подсказал Рябинин, хотя речь могла идти только об этой женщине.

— Она его не встречала, а провожала.

Рябинин помолчал. Такие заминки иногда бывали, когда следователь не понимал или не понимали следователя. Стюардесса могла не рассмотреть, могла перепутать, могла ошибиться…

— Можно ли провожать человека, который только что прилетел? — удивился он, улыбкой намекая на эту её ошибку.

— Они же при мне простились!

— Подождите-подождите, — почти сурово произнёс Рябинин. — Вы говорите о высокой белокурой женщине в красном платье?

— Не-ет. Небольшая, в брючном костюме…

Рябинин опять помолчал. Опять была заминка. Но теперь её вызвал следователь откровенным непониманием, хотя где-то в подсознании радостно гикнуло предчувствие разгадки.

— Откуда же она взялась?

— Из самолёта.

— Из какого самолёта?

— Как из какого? С ним прилетела.

— Кто же… она? — тихо спросил Рябинин убывающим голосом, словно боясь кого-то разбудить.

Бортпроводницу удивила эта голосовая перемена и его интерес к женщине, прилетевшей с геологами. Она не сомневалась, что только убийство может всколыхнуть опытного следственного работника. Ей захотелось спросить, кто из тех троих убит, но удержалась, потому что следователь ждал ответа. Она слегка подалась вперёд и почти шёпотом сказала:

— Я думала, что это жена Николая. А они вдруг стали прощаться…