К вечеру безошибочно различимый звук выстрелов из ружей и автоматов заставил нас с Джули укрыться в дальней комнате нашего домика. Когда стемнело, мы завесили окна одеялами, чтобы стекло, вылетая, не поранило нас.
В темноте, прильнув к радиоприемнику, мы слышали много политической риторики, но так мало достоверной информации. И все же радио давало хоть какое-то представление о том безумии, которое творилось за стенами дома.
Со всех сторон доносилась автоматная стрельба, нарушающая ночной покой. Около полуночи одно из решающих танковых сражений развернулось в четырех кварталах от нашего дома. Каждый выстрел орудия сотрясал землю, приводя наше скромное жилище в движение. Мы сняли матрасы с кроватей и легли спать на полу. Слишком встревоженные, чтобы заснуть, мы с Джули провели всю ночь в разговорах и молитвах за наших афганских друзей и друзей из других стран.
«Кто с кем воюет? Может быть кто-нибудь из наших друзей и коллег попал в перестрелку? Начнут ли снова бомбить на рассвете?» — все эти вопросы возникали у меня в мыслях, и ночь не могла дать на них ответа.
Я лежал, уткнувшись лицом в подушку, обхватив голову руками, и мое сердце было переполнено невыразимо глубокой болью за тех людей, которые погибали совсем рядом с нами.
Рассвет наступил под вой рассекавших небо самолетов и грохот снарядов, раскатывающийся над Кабулом подобно грому. Лежа на полу посреди комнаты, мы вдруг услышали пронзительный рев истребителя, пикирующего прямо на дом.
Инстинктивно я рванул простыню и с криком: «Нам конец, крошка!» накрыл Джули с головой.
Я был уверен, что снаряд направлен в наш дом. Но рев реактивного самолета пронесся мимо.
Смущенно улыбаясь, я откинул простыню с лица жены и сказал:
— Отбой, Джули.
С озорным огоньком в глазах Джули ответила:
— Благодарю Вас, о храбрый рыцарь.
Те страшные девятнадцать часов стоили жизни нескольким сотням, а может и тысячам людей. Большинство из них были молодые солдаты, толком не знавшие, как обращаться с мощным смертоносным оружием. Много людей погибло, пытаясь узнать, что происходит. Выйдя на улицу, они попадали в перестрелку или под случайную пулю неопытного солдата.
Афганистан был взорван.
Вскоре после окончания военных событий мы обнаружили, что наши телефоны все еще работают. Глубоко обеспокоенный судьбой наших друзей, я позвонил господину Мунсифу. Трубку поднял его сын Амир.
— Асалам алейкум (Мир Вам), — поприветствовал он меня.
— Вали кум салам (И Вам также), — ответил я.
Изо всех сил стараясь говорить спокойно, я спросил:
— У Вас все в порядке?
— У нас все в порядке, — ответил он. — Спогмай была в центре города, когда началась перестрелка, но она смогла добраться домой живой и невредимой. Слава Богу.
— Да, действительно, слава Богу. Пожалуйста, не выходите из дому, — настоятельно посоветовал я.
— Нет, мы никуда не выходим.
— Ваш отец все еще в Джелалабаде?— спросил я.
— Да, он все еще там, — подтвердил Амир.— Он будет очень переживать за нас.
Разделяя тревогу Амира, я ответил:
— Да, понимаю. Мы с Джули будем молиться за него и за вашу семью.
— Спасибо, — ответил он.
Не зная, что еще сказать, я добавил:
— Пожалуйста, звоните нам, если мы сможем чем-нибудь помочь.
— Не беспокойтесь, Дауд, — ответил Амир, называя меня моим пуштунским именем. — С нами все будет хорошо. Вы с Джули тоже, пожалуйста, будьте осторожны.
— Мы будем осторожны, — пообещал я.
— Держите с нами связь, — сказал он.
После того, как я его в этом заверил, Амир попрощался:
— Храни Вас Бог.
— И Вас тоже, — ответил я.
Мы больше ничего не могли сделать, но успокаивало то, что наши молитвы могут помочь семье господина Мунсифа и всем нашим афганским друзьям, которые были для нас так дороги.
У нашего репетитора Аймала Масуда и его семьи не было телефона, и мы никак не могли с ними связаться. Поэтому на следующий день после переворота, несмотря на напряженную обстановку, я рискнул заглянуть на минутку в магазинчик, который держала семья Масудов. Я вздохнул с большим облегчением, увидев усатое лицо Рахмана. Его усы подпрыгнули в широкой улыбке, и он крепко пожал мне руку в знак приветствия.
— Рад Вас видеть, Дауд, — сказал он.
— Я тоже, Рахман, — ответил я.
Рахман позвал младших братьев:
— Идите сюда, Дауд пришел.
Первым появился семнадцатилетний Аймал, проворный парнишка со смышлеными глазами. Худощавость и гладкое, еще не знавшее бритвы лицо придавали ему вид прилежного студента. Портрет дополняли очки в черной оправе и короткая стрижка.