Тогда же, на пиршестве, Перикл с согласия десяти стратегов поручил Фидию изваять статую Афины для Парфенона — главного храма Акрополя. Он пожелал, чтобы белоснежный, раззолоченный храм украсился Афиной из драгоценных материалов.
Не хуже верховного жреца понимал Перикл временность земного бытия и бессмертность богов. Поэтому не спрашивал как высшее лицо в государстве отчета у Фидия о потраченных алмазах, золоченом дереве и слоновой кости.
Что значат даже сто тысяч украденных сиклей золота, если народ получил творение Разума, которое переживет и Перикла, и Фидия, и жрецов!
И когда пополз пущенный кем-то слух, что Фидий тайно разбогател на Афине-девственнице, стратег только улыбнулся, зная, как завистливы эпигоны.
Но сокровища государства контролировались и жрецами. Половину золота на парфенонскую статую давали они и теперь потребовали, чтобы скульптор отчитался о плаще Афины.
А плащ уже укреплен на бессмертных плечах.
Поздно ночью коллегия жрецов, судьи и Фидий пришли в храм, где ваятель обязался отчитаться перед лицом самой Мудрости, украшенной молниями, сфинксами, гениями. Четверо младших жрецов несли большие египетские весы. Двое вели жертвенных животных, ласковых и смирных под ножом. Трое внимательно смотрели по сторонам, дабы простой народ не увидел процессию и не решил, что в храме затевается святотатство.
Совершив тайный ритуал, жрецы удалились из святилища. Туда вошли верховный жрец, Фидий с помощником, предварительно омыв руки молоком зарезанной овцы без порока.
Мастера поставили светильник перед богиней, сами зашли за ее прекрасную спину. В мраморном зале гулко раздались удары молота и зубила.
Верховный жрец непрестанно молился, чтобы отвести руку богов от невольных нечестивцев, обнажающих юное тело. Иногда он глядел на лик сереброщитной. Лик этот — норма духовного совершенства, ясности и величия.
Пламя светильника колебалось. Временами свет падал так, что гений Победы в руке богини, казалось, парил в воздухе, а губы Афины, обычно ясной и величавой, выражали скорбь и загадку.
Испуганный жрец, не прерывая молитвы, распорядился сжечь еще быка, облитого вином и медом.
Лицо рожденной Зевсом Истины как будто прояснилось.
Скульптор деловито ходил с молотом вокруг статуи, не обращая внимания на парящую Победу и скорбные губы богини. А когда на ее плечо опустилась сова — символ мудрости, небрежно столкнул священную птицу.
«Гений, — думал жрец. — Он близок к жителям Олимпа, он видывал и не такое!»
Звездный круг в храме, отражающий движение небесного, переместился. Удары смолкли. Фидий призвал членов Ареопага. Под его руководством жрецы осторожно сняли золотую хламиду лучезарной и положили на весы. Долго колебались продолговатые чаши и плясали фигурки Осириса и Тифона, взвешивая судьбу Фидия. Осирис, египетский бог света и жизни, перетянул Тифона, своего брата-убийцу, бога смерти и тьмы.
Полтора сикля золота, считая на сикль священный, оказалось лишним — по царскому сиклю два.
Фидий молча вытирал пот.
Сказал верховный жрец:
— Ты получишь свои полтора сикля — боги не любят случайных, неискренних приношений.
Скульптор не слушал, смотрел на губы бессмертной. Ракурс был новым. Свет преобразил лицо Афины — оно стало живым, со сменой чувств и настроений.
Он уже работал цветом. Теперь осенило прозрение: свет должен стать компонентом в искусстве. Свет и тень. Надо запомнить лицо богини и повторить в мастерской, — ведь больше жрецы не разрешат ему приблизиться к статуе.
Члены Ареопага тоже шептали молитвы, пораженные новым ликом златокудрой воительницы.
Величайший секрет доверила Фидию Афина. Скульптор почувствовал, как посетил его небесный гость, открыв тайну контрастов и противоречий. До этого он знал лишь тайну гармонии.
— Я дарю эти полтора сикля богине! — взволнованно проговорил Фидий. — И вдобавок к ним триста быков, тысячу мер ячменя и два таланта серебра.
Литую одежду укрепили опять на бессмертных плечах.
Мастер запахнул свой плащ — кусок белой аттической шерсти, накинутой на льняной хитон. Подвязал сандалии, поправил кинжал под левой грудью и скрылся в темноте.
За крылатым шаром из голубого камня жрецы доедали быка.
Была уже полночь.
Фидий лежал на диване из душистого лимонного дерева, застланном шкурой африканского зверя. Черный столик ниже дивана. На столике в стеклянных судках рыба, зелень, паштеты, стручки сладкого гороха в пряном соусе. В чеканной кратере вино, смешанное со снегом, привезенным в мехах из гиперборейских краев — мороз в Греции бывал не всегда. С расписанных стен светили каменные лампы, наполненные оливковым маслом.