И все-таки органично вписать институт традиционных племенных правителей в ткань нарождающейся демократии необычайно сложно. Конституционно реальные права вождей и их советов ограничены местными и общинными делами. Но ведь для миллионов людей вся жизнь и протекает в замкнутом кругу этих дел. А в этой сфере царит абсолютизм, и далеко не всегда «просвещенный».
НА ЖЕРТВЕННОМ АЛТАРЕ — ВОЖДЬ
«Божество принимает жертву». У этой распространенной в Черной Африке (да и только ли в ней?) формулы есть неожиданные грани. В жертвоприношении язычники издревле различали форму поклонения божеству и, как это ни странно, порой приносили в жертву… его самого. В тотемических культах на алтарь богу возлагалось его подобие — животное, в которое он чаще всего воплощался, навещая грешную Землю. Митру, доброжелательного бога дневного света из индоиранского пантеона, 25 декабря, в день его рождения, задабривали быком, образ которого он принимал. В Потнии веселому хмельному Дионису под дифирамбы приносили в жертву козла, в обличье которого он временами резвился среди простых смертных, а в Лаодикее на жертвенник в честь вечно юной богини охоты Артемиды клали трепетную лань. Финикийцы и хетты сжигали божество в лице идола или персонифицировавшего его человека.
В Ниневии чтили бога Сардана, изображавшегося полумужчиной-полуженщиной. В пурпуре и золоте земной «временный заместитель» Сардана, которого считают прототипом Адониса, поднимался на «эшафот» — поленницу, красиво сложенную из деревьев ценных пород, и его сжигали под музыку, танцы. В Древнем Египте регулярно приносили в жертву, убивали, а потом разрубали на кусочки человека, олицетворявшего Осириса, двойника Аттиса вешали, Орфея, Ваала и Индру четвертовали, а вот воплотителей Астара, претендовавшего на власть над миром, или его супруги Астарты, богини любви и плодородия из западносемитской мифологии, то вешали, то четвертовали, то, наконец, как Осириса, резали на кусочки.
В мифе об Аттисе, связанном с оргиастическим культом Великой матери богов Кибелы, дарительницы плодоносных сил земли, рассказывается, как сын фригийца Аттис впал в безумие, оскопил себя и столь неожиданным способом сделался божеством. Из его жертвенной крови выросли цветы и деревья. В образе Аттиса уживаются, казалось бы, крайние, несовместимые мысли о плодородии и необходимости аскетического самоограничения.
Однако с давних пор бытовало убеждение, что возвыситься до божества, пусть даже младшего, или обрести бессмертие могли только короли, вожди и жрецы, но не простые смертные: «что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку», а «ослы удовлетворяются скудным кормом». На островах Тонга, например, будущая жизнь была привилегией одной касты. По верованиям островитян, переселиться в божественном просветлении в страну блаженства могли лишь предводители и люди из высших каст. Правда, для них, надо признать, эта льгота нередко влекла за собой очевидные неудобства, с точки зрения современного человека: в один прекрасный день при сносном состоянии здоровья приходилось, доверяясь лишь честному слову всемогущих жрецов, отправляться в края, откуда никто еще не возвращался. Беспощадный обычай и его ревностные блюстители вынуждали будущего бога добровольно ставить точку на собственной жизни. Тогда в подобной процедуре ничего страшного не видели: игра стоила свеч. Более того, суверены, когда наставал момент переселения в мир иной, в целом охотно предавали себя воле судьбы, чтобы в сане божества и на том свете быть наверху, наслаждаться неизбывной молодостью и вкушать амброзию.
Так уж повелось: вожди всегда пытаются уподобиться богам, а близорукие, бездуховные подданные им в тон потакают, руководствуясь философией «кусок с барского стола». Как рассказывает автор книги «Этруски начинают говорить» Захари Майяни, у хеттов смерть вождя означала его перевоплощение в божество. Главная идея сопутствующего тому обряда состояла, по-видимому, в том, что «смерть в качестве ритуальной жертвы придает божественность. Но лишь король достоин стать богом и быть центральной фигурой ритуала». Похожее наблюдалось у древних евреев и германцев. Они щедро приносили в жертву своих правителей, царских сыновей или отпрысков благородных семей, лишь бы благоволили боги, духи и предки.
Лиц, воплощающих Йеуда, сына финикийского бога Кроноса, отождествляемого с Молохом, наряжали в королевскую тогу перед церемонией перехода в мир богов, а впоследствии человеческие жертвы приносились уже ему, столь счастливо перебравшемуся в манящие неведомые чертоги. Перед тем как четвертовать родного сына, карфагенянин Малеус облачил его в королевские одежды.