В тюремном мраке сладко засыпает Последним сном измученный колодник; Когда на поле боя, перестав Терзаться в судорогах смертных, трупы Окостенелые лежат спокойно — Все эти зрелища в меня вливают Тоску глубокую; она меня, Как устарелого скитальца память О стороне, где он родился, где Провел младые дни, где был богат Надеждами, томит; и слезы лью Из глаз, и я завидую счастливцам, Сокровище неоценимой смерти, Его не зная, сохранившим. Есть Еще одно великое мгновенье. Когда я в кpyг людей, как их родной, Как соискуиленный их брат, вступаю: С смирением презренье их приемля, Как очистительное наказанье Моей вины, я к тайне причащенья Со страхом божиим и верой сердцем Единым с ними приступаю. В час, Когда небесные незримо силы Пред божиим престолом в храме служат, И херувимов братство христиан Шестокрылатых тайно образует, И, всякое земное попеченье Забыв, дориносимого чинами Небесными паря царей подъемлет, В великий час, когда на всех концах Создания в одну сливает душу Всех христиан таинственная жертва, Когда живые все – и царь, и нищий, И счастливый, и скорбный, и свободный. И узник, и все мертвые в могилах, И в небесах святые, и пред богом Все ангелы и херувимы, в братство Единое совокупляся, чаще Спасенья предстоят – о, в этот час Я людям брат, моя судьба забыта, Ни прошлого, ни будущего нет, Все предо мной земное исчезает, Я чувствую блаженное одно Всего себя уничтоженье в божьем Присутствии неизреченном. О, что б я был без этой казни, всю Мою пересоздавшей душу? Злобным И нераскаянным богоубийцей Сошел бы в землю... А потом? Теперь же... О, будьте вы навек благословенны, Уста, изрекшие мой приговор! О ты, лицо, под тернами венца Облитое струями крови, ты, Печальный, на меня поднятый взор, Ты, голос, сладостный и в изреченье Преступнику суда – вас навсегда Раскаянье хранит в моей душе; Оно вас в ней своею мукой в веру, Надежду и любовь преобратило. Разрушив все, чем драгоценна жизнь, И осудив меня не умирать, Он дал в замену мне себя. За ним Иду я через мир уединенным Путем, чужой всему, но в круг меня Kипит, тревожит, радует, волнует, Tомит сомнением, терзает жаждой Корорысти, сладострастья, славы, власти. Что нужно мне? На голод – корка хлеба, Hoчлег – на непогоду, ветхий плат — На покровенье наготы; во всем Ином я независим от людей И мира. На потребу мне одно: Покорность и пред господом всей воли Уничтожение. О, сколько силы, Какая сладость в этом слове сердца: «Твое, а не мое да будет!» В нем Вся человеческая жизнь; в нем наша Свобода, наша мудрость, наши все Надежды; с ним нет страха, нет забот О будущем, сомнений, колебаний; Им все нам ясно; случай исчезает Из нашей жизни; мы своей судьбы Властители, понеже власть тому Над нею предали смиренно, кто Один всесилен, все за нас, для нас И нами строит, нам во благо. Мир, В котором я живу, который вам, Cлепым невольникам земного, должен Kaзаться дикою пустыней – нет, Oн не пустыня с той поры, как я Был силою всевышнею постигнут И, уничтоженный, пред нею пал Во прах, она передо мною вся В творении господнем отразилась Мир человеческий исчез, как призрак, Перед господнею природой, в ней Все выше сделалось размером, все Прияло высшее знаменованье. О, этот мир презрительным житейским Заботам недоступен; он безверью Ужасен; но тому, кто сердцем весь Раскаянья сосуд испил до дна И, бога угадав страданьем, в руки К нему из сокрушительных когтей Отчаяния убежал, тому Природа – врач, великая беседа Господняя, развернутая книга, Где буква каждая благовестит Его Евангелие. Нет, о нет, Для выраженья той природы чудной, Которой я, истерзанный, на грудь Упал, которая лекарство мне Всегда целящее дает – я слов Не знаю. Небо голубое, утро Безмолвное в пустыне, свет вечерний. В последнем облаке летящий с неба, Собор светил во глубине небес, Глубокое молчанье леса, моря Необозримость тихая или голос Невыразимый в бурю; гор – потопа Свидетелей – громады; беспредельных Степей песчаных зыбь и зной; кипенья, Блистанья, рев и грохот водопадов... О, как могу изобразить творенья Все обаяние. Среди господней Природы я наполнен чудным чувством Уединения, в неизреченном Его присутствии, и чудеса Его создания в моей душе Блаженною становятся молитвой; Молитвой – но не призываньем в час Страдания на помощь, не прощаньем, Не выраженьем страха иль надежды A cмирным, бессловесным предстояньем И сладостным глубоким постиженьем Его величия, его святыни, И благости, и беспредельной власти, И сладостной сыновности моей, И моего пред ним уничтоженья: Невыразимый вздох, в котором вся Душа к нему, горящая, стремится — Такою пред его природой чудной Становится моя молитва. С нею Сливается нередко вдохновенье Поэзии; поэзия – земная Сестра небесныя молитвы, голос Создателя, из глубины созданья К нам исходящий чистым отголоском В гормонии восторженного слова. Величием природы вдохновенный, Непроизвольно я пою – и мне В моем уединенье, полном бога, Создание внимает посреди Своих лесов густых, своих громадных Утесов и пустынь необозримых, И с высоты своих холмов зеленых, С которых видны золотые нивы, Веселые селенья человеков, И все движенье жизни скоротечной.