Очнувшись, в первый миг я не постигнул. Где я. Передо мною подымались Вершины горные; меж них лежали Долины, и все они покрыты были Обломками, как будто бы то место Град каменный, обрушившися с неба, Незапно завалил: и там нигде Не зрелося живого человека — То был Ерусалим!.. Спокойно солнце Садилось, и его прощальный блеск, На высоте Голгофы угасая, Оттуда мне блеснул в глаза – и я, Ее увидя, весь затрепетал. Из этой повсеместной тишины, Из этой бездны разрушенья снова Послышалося мне: "Ты будешь жить, Пока я не приду". Тут в первый раз Постигнул я вполне свою судьбину. Я буду жить! я буду жить, пока Он не придет!.. Как жить?.. Кто он? Когда Придет?.. И все грядущее мое Мне выразилось вдруг в остове этом Погибшего Ерусалима: там На камне камня не осталось; там Мое минувшее исчезло все; Все, жившее со мной, убито; там Ничто уж для меня не оживет И не родится; жизнь моя вся будет, Как этот мертвый труп Ерусалима, И жизнь без смерти. Я в бешенстве завыл И бешеное произнес на все Проклятие. Без отзыва мой голос Раздался глухо над громадой камней, И все утихло... В этот миг звезда Вечерняя над высотой Голгофы Взошла на небо... и невольно, Сколь мой ни бешенствовал дух, в ее Сиянье тайную отрады каплю Я смертоносным питием хулы И проклинанья выпил; но была то Лишь тень промчавшегося быстро мига. Что с одного я испытал мгновенья? О, как я плакал, как вопил, как дико Роптал, как злобствовал, как проклинал, Как ненавидел жизнь, как страстно Невнемлющую смерть любил? С двойным Отчаяньем и бешенством слова Страдальца Иова я повторял: "Да будет проклят день, когда сказали: Родился человек; и проклята Да будет ночь, когда мой первый крик Послышался; да звезды ей не светят, Да не взойдет ей день, ей, незапершей Меня родившую утробу!" А когда я Вспоминал слова его печали О том, сколь малодневен человек: "Как облако уходит он, как цвет Долинный вянет он, и место, где Он прежде цвел, не узнает его",— О! этой жалобе я с горьким плачем Завидовал... Передо мною все Рождалося и в час свой умирало; День умирал в заре вечерней, ночь В сиянье дня. Сколь мне завидно было, Когда на небе облако свободно Летело, таяло и исчезало; Когда свистящий ветер вдруг смолкал, Когда с деревьев падал лист; все, в чем Я видел знамение смерти, было Мне горькой сладостью; одна лишь смерть — Смерть, упование не быть, исчезнуть — Всему, что жило вкруг меня, давала Томительную прелесть; жизнь же Всего живущего я ненавидел И клял, как жизнь проклятую мою... И с этой злобой на творенье, с диким Восстаньем всей души против творца И с несказанной ненавистью против Распятого, отчаянно пошел я. Неумирающий, всему живому Враг, от того погибельного места, Где мне моей судьбы открылась тайна.
Томимый всеми нуждами земными, Меня терзавшими, не убивая, И голодом, и жаждою, и зноем, И хладом, грозною нуждой влекомый, Я шел вперед, без воли, без предмета. И без надежды, где остановиться Или куда дойти; я не имел Товарищей: со мною братства люди Чуждались; я от них гостеприимства И не встречал и не просил. Как нищий, Я побирался... Милостыню мне Давали без вниманья и участья, Как лепт, который мимоходом Бросают в кружку для убогих, вовсе Незнаемых. И с злобой я хватал, Что было мне бросаемо с презреньем.