— Заходьте, заходьте. Все одно — убирать, во всем дому грязь. Только сегодня приехала — у сына в гостях десять дней была.
На стене висела фотография красивого смуглого парня, и Тихонову вдруг показалось, что он уже где-то видел это лицо.
— Простите, Анна Федоровна, а когда вы поехали к сыну?
— Во вторник прошлый. А что? — встревожилась женщина.
— Нет, я просто так спросил. — Тихонов понял, что она не знает о смерти Тани — в дороге разминулась с газетным сообщением. Он помедлил и сказал:
— Анна Федоровна, я из Московского уголовного розыска. Привело меня к вам печальное событие…
— Что? Случилось что? — Хижняк стала медленно бледнеть.
— Вы помните Таню Аксенову?
Хижняк что-то хотела сказать, но горло сдавило, она сглотнула тяжелый ком, кивнула:
— Одиннадцать дней назад она погибла…
— Убил. Убил! Убил, проклятый!..
Стас огляделся. Ночная улица была пустынна, голые черные ветви деревьев покачивались под порывистым холодным ветром, редкие неяркие фонари с трудом рассеивали вокруг себя мрак. Стаса знобило. На вокзал, надо скорее на первый же поезд. Как назло, ни одного такси не видать. Тихонов шел размашистым шагом, все быстрее и быстрее, потом побежал. В груди что-то противно екало и свистело, остро закололо под лопаткой. “Пуля давит, — подумал Стас. — Ничего, она не опасная. Больно потому, что она на плевру давит. Нет, она уже не опасная. Как это врач сказал — она “покрылась капсулой”. Слово противное — “капсула”. Ничего, еще метров пятьсот пробежать можно. Скоро все уже кончится… Надо успеть на московский ночной экспресс…” Он бежал и бежал, уговаривая себя потерпеть еще до следующего фонаря, потом до следующего, п еще до одного. Брызгал из-под ног грязный жидкий снег, глухо цокали подковки на каблуках, и над переулком разносился сухой хрип легкого, разорванного пулей два года назад…
В комнате милиции на вокзале сидел мужчина в сером коверкотовом костюме.
— Из Москвы? Надо помочь — поможем. А вы пока присядьте.
Тихонов опустился на полированную, очень неудобную скамейку с резной надписью “МПС”, прикрыл глаза. Он тяжело дышал, вытирая ладонью пот с лица. Мужчина снял трубку и негромко сказал:
— Зина! Майор Сударев позвонил. На семьдесят первый один билет в двухместное купе, быстренько! Как это нет? Знаю, знаю, для проводниц оставляете, чтобы их пассажиры не беспокоили… А если проверю? Что? Нашлось уже? Ну и чудненько. Сейчас к вам товарищ Тихонов подойдет…
Повернулся к Стасу, объяснил:
— Подойдите к седьмой кассе, получите билет в отдельное купе. Я вижу — вам давно пора спокойно выспаться…
— Спасибо. Помогите мне добраться до горотдела. Мне очень срочно надо позвонить по междугородной.
— Элементарно, — сказал Сударев и вызвал дежурного сержанта: — Пахомов, заведи мотоцикл, подбрось товарища на Гончарную.
Через десять минут Стас уже разговаривал по телефону с начальником Ярцевской колонии.
— Опознание провели, — бился в мембрану далекий окающий голос. — Плечун без всяких сомнений опознал на фотографии номер три человека, который купил у него винтовку…
Тихонов положил трубку и снова разгладил на столе телеграмму Шарапова:
“Книга Рэя Брэдбери “Фантастические рассказы” выдана 26 января с/г. Т.С.Аксеновой”.
Следующая суббота
К Брянску поезд подошел в шесть часов утра. Было еще темно и только на востоке рассвет уже начал размывать густую синеву неба, стирая с него звезды, как капли со стола. На перроне царили сутолока, гомон, метались фонари проводниц. Тихонов вышел на вокзальную площадь, огляделся и направился к автобусной станции. Кассирша с сожалением сказала:
— Ваш автобус ушел двенадцать минут назад. Следующий отправляется в десять ноль пять.
Тихонов про себя чертыхнулся, спросил:
— А согласовать автобусное расписание с железнодорожным никак невозможно?
Девушка развела руками:
— Это не от меня зависит.
— Я понимаю. Просто, когда спешишь, торжествует принцип максимального невезения.
— Какой, какой принцип?
— Максимального невезения: бутерброд всегда падает маслом вниз.
Девушка улыбнулась:
— А если все-таки вверх?
— Значит, он упал неправильно…
Тихонов шел малолюдной улицей, негромко ругался и размышлял, где ему провести оставшиеся четыре часа. На углу ярко светилась вывеска “Баня”. Пожалуй, это был хороший выход из положения. В вестибюле остро пахло земляничным мылом и березовыми вениками. Тихонов заплатил за ванный номер, вошел в небольшую кафельную комнатку, щелкнул замком, пустил горячую воду. Вода с шипением бежала по эмалевым стенкам ванны, закручивалась в булькающий, пузырчатый водоворот у стока. Стас снял пиджак, опустившись на кожаный диванчик, устало слушал бормотание и шелест воды. На живот тяжело давила рукоятка пистолета, вылезшая из открытой полукобуры.
От нервного возбуждения он всю ночь не сомкнул глаз и теперь сонная одурь теплым паром заволакивала голову. Стас быстро разделся, влез в воду и незаметно для себя задремал…
…Учителя Коростылева он встретил жарким июльским полднем, прогуливаясь с майором Садчиковым по улице Горького. У Стаса еще дергался глаз, контуженный пулей Крота-Костюка, но настроение было прекрасное, и Садчиков подсмеивался над ним:
— В п-погонах новых щегольнуть охота?
Коростылев стал совсем старый. Он говорил тихо:
— Эдик Казарян уже ведущий конструктор. А Слава Антонов стал кандидатом паук. Атомщик.
Стасу послышалось в голосе Коростылева осуждение. И он, словно оправдываясь, с вызовом сказал:
— А я стал капитаном!
Садчиков усмехнулся:
— Каждый к-кулик свое местожительство хвалит.
Коростылев спросил его:
— А вы там же работаете?
Садчиков кивнул. Стас, как будто извиняясь за то, что Садчиков не кандидат атомных наук, сказал Коростылеву:
— Он уничтожил банду знаменитого Прохора…
Учитель помолчал. Ветер трепал его редкие седые волосы, и Стас боялся, как бы они все не улетели. Потом Коростылев улыбнулся:
— Я доволен тобой. Вы делаете очень важное — караете зло. Прощать содеянное зло так же преступно, как и творить его.
— М-мы не караем. Закон карает. М-мы только ловим, — сказал Садчиков и отвернулся.
Стас почему-то разволновался тогда и, чтобы скрыть это, сказал:
— Все замечательно. Одна беда — не можем определить свое место в споре между физиками и лириками…
Вода в ванной остыла, и Стас проснулся от холода. Он пустил на себя из душа струю горячей воды, гибкую и упругую, как резина. Потом вылез и долго сидел на диванчике, завернувшись в простыню, осторожно поглаживая багрово-синеватый шрам на груди. Не спеша оделся, взглянул на часы: стрелка подползла к девяти. Он перекинул через плечо ремешок с петлей, достал “Макарова”, оттянул затвор, дослал патрон. И повесил пистолет в петлю слева под мышкой.
…Автобус, перемалывая толстыми шинами бугры наледей, въехал на площадь. Кондукторша сказала:
— Пойдете прямо по этой улице, за третьим кварталом направо — улица Баглая.
Тихонов огляделся. Часы на здании горисполкома показывали половину второго. Прилично потрясся в автобусе.
Стас направился в горотдел милиции. За двадцать минут он договорился с начальником уголовного розыска, как расставлять людей, когда прислать машину. Вышел на улицу и вдруг с удивлением заметил, что больше нет ни азарта погони, ни возбуждения, ни страха. Сейчас он пойдет и возьмет этого бандита. И все произойдет буднично, даже если тот попробует стрелять. Он посмотрел на вялое зимнее солнце, беззащитное, на него можно смотреть, не щурясь, провел холодной ладонью по лицу и вспомнил, что так же прикоснулась к его лбу Танина мать, повернулся и потел на улицу Баглая. Он даже не посмотрел, есть ли в доме двадцать девять черный ход, а прямо постучал в дверь и сказал вышедшей женщине: