— Какая там секретность… Нет там ничего особенного.
— Вот я и хочу убедиться, что там нет ничего особенного.
С самого утра день предвещает жару.
«Лада» Борислава, которую он ласково называет катафалком, вся пропахла бензином. Пытаюсь заглушить эту вонь дымом сигареты. Город с окраинами уже позади, но до равнинной местности мы еще не добрались.
— Насколько я знаю, продолжения того материала в «Ди Прессе» так и не последовало, — замечаю.
— Получили, сколько потребовали, и прекратили публикацию.
— А материалы?
— Исчезли. Их тоже, наверное, выкупили.
Борислав достает из кармашка половинку сигареты, закуривает и поясняет:
— Только тут они промахнулись. Эмиля не проведешь. В редакцию он передал только копии. «Помяни мое слово, — сказал он мне, — когда-нибудь все выйдет наружу». Таким уж он был оптимистом, верившим, что в конце концов добро победит зло.
Вот и равнинная местность. Вокруг голая стерня и спекшаяся земля. Дует ветерок, но сухой и горячий, как в африканской саванне.
— Не могу взять в толк, почему ты со мной играешь в прятки, — говорю.
— Ты не понимаешь, — слегка вздохнув, словно сокрушаясь по поводу моего тугодумия, произносит Борислав. — Боев был мне другом. Он до самого последнего момента надеялся, что продолжение публикации в газете все-таки последует и что наступит поворотный момент. Поэтому и не спешил дописывать свои записки, надеясь завершить их хорошим концом. Как говорят немцы, «энде гут аллес гут». А теперь ты меня заставляешь испортить все дело и рассказать, что никакого хорошего конца у его истории не получилось и что она закончилась полным провалом.
— Но ты ведь сам того мнения, что все плохо кончается.
— Я о жизни. А здесь книга, которую ты пишешь. А если в книгах будет все, как в жизни, то кому они, такие книги, нужны?!
Он умолкает, словно ожидая ответа. Но поскольку ответа нет, продолжает:
— Вот потому мне и не хотелось тебе рассказывать, чтобы ты все не испортил.
Степь закончилась, и «катафалк» тащится между невысоких холмов, над которыми свищет горячий ветерок.
— Последнее время он собирался уехать, да все никак не уезжал. «Чего ты ждешь? — спрашивал я его. — Хочешь, чтобы тебя прикончили?» И такое, отвечал он, возможно, но не будем, мол, пессимистами. А за ним уже следили. Как-то пришел один, спрашивает его. Хорошо, что я открыл дверь. Пришел, дескать, за его машиной и паспортом. Отдал я ему ключи от машины, а паспорт, говорю, он сам вам принесет. Тут Эмиль наконец решился на отъезд, но настоял, чтобы перед этим я свозил его к себе в село.
Борислав останавливается у обочины и глушит мотор.
— Постоим немного, а то «катафалк» очень разогрелся.
Выходим из машины, чтобы выкурить на свежем воздухе по очередной сигарете и ощутить на себе теплую прохладу степного ветра.
Борислав молчит, погруженный в свои мысли. Потом продолжает:
— Чего ты привязался к этому селу, спрашиваю его. Говорил ведь тебе уже сто раз, что нет там ничего примечательного! Кое-что есть, твердит он мне; ты, мол, сам говорил, да, видно, забыл. И действительно, я как-то раз упомянул в разговоре про наш нищенствующий сиротский приют, о чем потом забыл. Ты рехнулся, говорю ему, когда понял, что он намерен сделать. Директор, говорю, прикарманит твои деньги и посмеется над твоей глупостью! А он мне: вот поэтому я и беру тебя в свидетели. Да хоть десять свидетелей возьми, говорю ему, — все одно будет. Но ты ведь знаешь Эмиля: если ему что-то втемяшилось в голову, его не разубедишь.
Он умолкает и поднимает глаза к остекленевшему и обесцвеченному жарой небу.
— Похоже, прохладнее не станет.
— Будет еще жарче. Расскажи, что случилось в селе.
— На всякий случай мы выехали затемно и в доме директора приюта были уже поздно ночью. Мы с ним односельчане и хорошо знакомы, но мне все-таки долго пришлось уговаривать его принять деньги от дарителя, который хочет сделать это без формальностей. Потом Боев достал пачку долларов и велел директору пересчитать их при нас. «Ровно десять тысяч», — говорит, а сам чуть не плачет от радости. Да и как ему не радоваться, когда прикарманивает такую сумму! В общем, все прошло, как запланировали. Мы без шума вошли в дом и теперь также бесшумно покидали его. И как только мы вышли, в ту же секунду из темноты начали стрелять. Целились в одного Боева, разрядив в него всю обойму. Он упал, и стрельба прекратилась.
Борислав снова поднимает глаза к небу. Потом бормочет:
— Поехали.
«Катафалк» медленно вползает на вершину голого холма. Внизу виднеются редкие домишки захудалого сельца.