После чего долго разрабатывались разные планы, затем началась длительная и хитрая слежка, ну а теперь уже требовалась просто некая ловкость рук. Все было сведено в единый план, в просторечии именовавшийся «Западня». Было известно, что через два дня Кариновский сядет на поезд, идущий в Барселону. Мне следовало попасть на тот же поезд. Я должен был послужить наживкой; на профессиональном жаргоне Службы я изящно именовался «сыром».
– Мне, в общем-то, все равно, – заявил я, – но должен предупредить, оружия я не держал в руках с тех пор, как демобилизовался.
– Разве Джордж вас не предупредил? – спросил Бейкер с легким раздражением. – Никакого оружия!
– Он мне не говорил… Впрочем, это не имеет значения. Но вот будет ли ваш Кариновский играть по правилам?
– Никаких мер насилия не планируется, – заявил Бейкер. – Вам нужно просто следовать полученным указаниям.
– Слышать – значит повиноваться, – отвечал я. И машина завертелась.
Через двадцать четыре часа некий американский бригадный генерал, находившийся в отпуске в Памплоне, получил срочный запрос от своего начальника, двухзвездного генерала, командующего 22 американской моторизованной дивизией, размещенной в Сангуэсе. Первый генерал срочно перерыл все свои бумаги, обнаружил отсутствие нужной и отправил срочное шифрованное сообщение в свой штаб в Париже. Вскоре после получения его телеграммы некий штатский, весьма представительный молодой человек, посетил штаб Третьей армии на авеню де Нейи, где в одном из кабинетов на третьем этаже некий насупленный полковник вручил ему портфель. Молодой человек неторопливо вышел из здания, небрежно огляделся по сторонам и подозвал такси. На нем были спортивная рубашка, брюки в полоску, итальянский шелковый пиджак и начищенные до блеска шотландские башмаки. Только его платок серо-оливкового, точно мундир новобранца, оттенка не был неоспоримо штатского происхождения.
Этим представительным молодым человеком был я, по уши вляпавшийся в хитросплетение интриги, затеянной полковником Бейкером. По его задумке, я должен был делать вид, что пытаюсь незаметно доставить некие бумаги своему красномордому генералу. Кроме того, я должен был притвориться, что стараюсь ни в коем случае не походить на американского военного атташе. Это являлось самой трудной частью моего сценического перевоплощения. Как Кариновский обо всем этом догадается, моему пониманию было совершенно недоступно. Я считал весь этот план безнадежно переосложненным. Конечно, я ничего не понимаю в хитроумных шпионских делах. Впрочем, Бейкер сказал, чтобы я по этому поводу не волновался.
Я добрался до Лионского вокзала и вскоре уже сидел в купе первого класса «Южного экспресса», набитого стремящимися в Памплону отпускниками, среди которых как всегда в это время года преобладали гринго. Итак, «сыр» вступил в игру; удивительным было то, что «мышь» и впрямь следовала за ним по пятам.
Мне не пришлось разыскивать Кариновского; он, как и ожидалось, нашел меня сам. Мы с ним ехали в одном купе. Он оказался мужчиной средних лет, с грубыми чертами почти квадратного лица. У него были темные усы, мешки под глазами, сломанный нос, коротко стриженные седые волосы и здоровенные уши. В общем, тип защитника из американской футбольной команды, или венгерского пехотного полковника, или даже сицилийского бандита. Однако он представился как швейцарский коммивояжер, занимающийся продажей часов, по фамилии Шонер. Я назвался заместителем менеджера одной туристической фирмы и сказал, что зовут меня Лаймингтон.
Мы немного поболтали. Вернее, болтал Кариновский. Он оказался страстным футбольным болельщиком и без конца анализировал шансы швейцарской команды в предстоящем матче в Милане. Мы докурились до того, что воздух в купе стал синим; крепкий запах его «Голуаз» напрочь забил мой «Честерфилд». Поезд мчался вперед через зеленые поля и перелески Франции. К тому времени, когда он подъехал к Виши, мы полностью исчерпали тему футбола и перешли к автогонкам на Гран-при. У меня всегда разгораются глаза, стоит мне услышать рев моторов «феррари», «астон-мартинов», «альфа-ромео» и «лотусов». За пару часов я прикончил пачку сигарет и начал другую. В купе было жарко. Я промокнул лоб своим предательского цвета платком, и мне показалось, что в маленьких мутных глазках Кариновского блеснул роковой огонек. Однако монолог свой он не прервал. Мочевой пузырь у меня уже готов был взорваться (обычная профессиональная неприятность у шпионов, как я узнал позднее), а во рту был такой вкус, словно я проглотил содержимое пепельницы или погребальной урны. Кажется, мы подъезжали к Перигу, когда Кариновский принялся рассказывать о своих коммивояжерских приключениях и буквально заговорил меня до смерти. Нервы мои были на пределе; я уже с трудом выносил его сухой, монотонный, скрипучий голос и совершенно отупел под лавиной спортивной информации, идиотских комментариев и бородатых анекдотов.
У меня даже возникло опасное желание врезать ему, чтоб наконец заткнулся, но я не стал этого делать, а, извинившись, отправился в сортир. Портфель я, разумеется, взял с собой. Вернулся я минут через пять, и мы, конечно же, продолжили беседу. Но поезд – наконец-то! – замедлил ход: мы подъезжали к пограничному пункту в Ади.
Кариновский тоже замедлил темп. И стал нервно жевать ус. Потом вдруг покрылся пятнами и заявил, что ему что-то нехорошо. Пришлось мне пойти за проводником, а когда я вернулся, Кариновский сидел, согнувшись и держась за живот, и его трясло, как в лихорадке. Мы с проводником решили, что у него приступ аппендицита.
В Ади мы помогли ему сойти с поезда. А когда поезд снова тронулся, я решил проверить содержимое своего портфеля. И тут же увидел, что портфель не мой, хотя и похожий. Кариновский, должно быть, подменил его, пока я ходил за проводником. Тот, что он мне оставил, был набит газетами. А в том, который он забрал с собой, находились сводки о военных маневрах под грифом «для служебного пользования». Там же лежала тысяча долларов в дорожных чеках. Пока что все шло по плану.
Я доехал до следующей остановки – до Масса. Там я сошел, отправился в ближайшее кафе, которое называлось «Голубой олень», и уселся ждать телефонного звонка. Я прождал три часа, но никакого звонка так и не дождался. Тогда я сел на поезд, идущий обратно в Париж, и хорошенько пообедал.
На следующий день я явился в офис полковника Бейкера. Полковника и Джорджа буквально распирало от восторга. Бейкер откупорил бутылку шампанского и рассказал мне, что происходило дальше.
Они с Джорджем и еще кое-кто из их людей ждали в Ади, когда Кариновский сойдет с поезда, а потом вежливо, но твердо предложили ему пройти в одно тихое кафе, где и предъявили ему все компрометирующие факты и улики. А именно:
Кариновский выкрал портфель, в котором находились важные военные документы и тысяча американских долларов. Портфель нетрудно идентифицировать; свидетели имеются; владелец портфеля ждет в Массе и готов дать соответствующие показания под присягой и предъявить иск в полном соответствии с французскими законами. А это означает по крайней мере десять лет во французской тюрьме.
Кариновский понял, что его заманили в ловушку. И был готов к деловому разговору.
Все условия удалось обсудить в течение следующего получаса. Бейкер не сказал мне, о чем именно они договорились, но, по всей видимости, считал достигнутые соглашения вполне удовлетворительными.
И тут Джордж сказал:
– Но ты еще не знаешь самого интересного!
– Не уверен, что нам следует его об этом информировать… – задумчиво проговорил Бейкер.
– Почему же нет? – удивился Джордж. – В конце концов, он ведь тоже участвовал в этом деле.
– Наверное, вы правы, – сказал Бейкер и с облегчением откинулся на спинку стула. Ласково смотревшие на меня глазки его затуманились воспоминаниями. – Так вот, – сказал он, – еще в кафе, едва Кариновский понял, в каком неприятном положении оказался, он стал лихорадочно соображать, где совершил ошибку и каким образом кому-то удалось так ловко заманить его в капкан. Думал он, честно говоря, довольно долго, а потом с ужасом и удивлением посмотрел на нас и воскликнул: «Господи! Так это тот армейский недоумок!.. Значит, это был ваш человек?.. Верно?»