В итоге этой умственной деятельности я перебрал столько всевозможных вариантов, столько раз прокрутил всю вербовочную беседу во всех направлениях, что у меня в конце концов возникло ощущение, будто «Рокки» уже успешно завербован.
Так я понял, что окончательно созрел для того, чтобы встретиться с ним и обратить его в нашу веру.
И надо же такому случиться: как только я созрел, так из Центра поступила шифртелеграмма с принципиальным согласием на вербовку «Рокки». Правда, вместе с принципиальным согласием в шифртелеграмме была оговорка, что наиболее благоприятный момент для вербовки мне следует определить самостоятельно с учетом конкретной оперативной обстановки в стране.
Перекладывая на меня ответственность за принятие этого решения, Центр, как мне казалось, поступил достаточно благоразумно, поскольку было бы очевидной нелепостью, находясь в Москве, за семь тысяч километров от места событий, решать, когда именно наступит этот самый благоприятный момент.
Что касается оперативной обстановки, то нельзя сказать, чтобы за эти несколько недель в ней произошли какие-то изменения как в худшую, так и в лучшую сторону. Внешне все выглядело по-прежнему, и все же интуитивно я чувствовал, что лучше пока воздержаться от встречи с «Рокки» и еще немного подождать. На чем основывалось это чувство, я точно сказать не мог — на то она и интуиция, чтобы аналитический процесс проходил на уровне подсознания, а решение не оформлялось в виде каких-то конкретных слов или символов.
И вот, прислушавшись к этому внутреннему голосу, я принял к сведению санкцию Центра и поручил Базиленко через Косарева фиксировать каждое появление «Рокки» в советском культурном центре, но не пытаться вступать с ним в какие-то разговоры. По крайней мере, по своей инициативе.
В таком «дежурном режиме» прошло еще три недели, в течение которых я был похож на прыгуна, приготовившегося к решающей попытке и выжидавшего, пока утихнет встречный ветер, который может повлиять на разбег и снизить результат. Или на снайпера, замаскировавшегося на «ничьей земле» и внимательно наблюдавшего в оптический прицел за передним краем противника, чтобы подстрелить какого-нибудь зазевавшегося солдатика.
А моя жертва тем временем вела себя так, как и полагается человеку, не подозревавшему, что на него объявлена охота: «Рокки» регулярно посещал СКЦ и ничего необычного в его поведении не отмечалось. Казалось, ничего не могло помешать мне сделать прицельный выстрел.
И все же я выжидал. И наконец дождался!
Это было так, словно солнце слепило прямо в глаза снайперу, мешая ему видеть цель и заставляя воздерживаться от выстрела, чтобы преждевременно не раскрыть свое пребывание на «ничьей земле», а потом внезапно каким-то чудом переместилось ему за спину и четко высветило все, что происходило в стане врага.
Этим солнцем оказался телефонный разговор, произошедший глубокой ночью между Франсуа Сервэном и его непосредственным начальником — дивизионным комиссаром Ферданом — и зафиксированный аппаратурой в квартире Колповского.
Фердан разбудил своего подчиненного и сказал:
— Мне только что звонил Фоккар. Он весьма обеспокоен реальной перспективой победы социалистов на президентских выборах!
Всем, кому волею судьбы приходилось заниматься африканскими проблемами, хорошо известен Фоккар — один из наиболее реакционных политических деятелей Франции той поры. Он отвечал в правительстве за африканскую политику и в течение многих лет был весьма близок сначала к Шарлю де Голлю, а затем ко всем его преемникам на посту президента.
— И он разбудил вас, чтобы поделиться своим беспокойством?! — с явным раздражением спросил Сервэн.
— А разве вас не волнует такая перспектива? — Удивился Фердан. — Что, если социалистам придет в голову пересмотреть африканскую политику и отправить всех нас по домам?
Прослушав это место в записи разговора, я улыбнулся: оказывается, не только советские граждане цепляются за пребывание в загранкомандировке!
Впрочем, французам действительно было, за что цепляться: они не только зарабатывали в Африке значительно больше, чем во Франции, но и имели большие льготы при уплате налогов, а это было не менее важно, чем размер их африканского жалованья.
— Что будет, то будет, — философски заметил Сервэн. — Я думаю, нам и во Франции хватит работы… Так чего хотел от вас Фоккар?