С трудом сдержав рвущийся наружу чих, Симон посветил внутрь блока и с некоторым облегчением вздохнул: интересующие его части компьютера были закреплены из рук вон плохо, скорее даже, просто «наживлены» на парочку маленьких болтиков, фиксирующих их в гнездах. Работы здесь было – на пару-тройку минут, да и то с учетом поисков по карманам чего-нибудь, заменяющего миниатюрную отвертку.
И очень скоро, рассовав по карманам пиджака три жестких диска, наверняка содержащие все результаты домашней работы рыжего беспутного гения, агент Преисподней покинул обреченную квартирку, совершенно не заботясь о воде, льющейся тонкой струей из незакрытого до конца крана в ванной, о работающем холодильнике, о незапертой двери…
Казалось, впервые за время многодневного похода исчезло чудовищное, гнетущее ощущение многотонного, изнурительного давления океанской воды на каждый квадратный сантиметр лодки, на каждый нерв настороженного организма подводника. Исчезло ощущение извечно замкнутого пространства, собственной беззащитности перед забортной могучей стихией… и очистительным глотком свежего воздуха, верой в свои силы, превосходящие силы и врагов, и природной стихии, прозвучало долгожданное: «Боевая тревога!» И десятки тревожных зуммеров, звоночков, сигнальных ламп бросили на свои штатные места экипаж, чтобы через считанные секунды отозваться новой командой: «Предстартовая подготовка! Лодка на боевом курсе!»
«Ракета к старту готова!»
И замер подводный крейсер, затих на сотые доли секунды, будто простые и грандиозные в своей сути слова, высвобождающие многотонных монстров из подводного плена, остановили время. Стазис.
Замерев в сумрачном, синевато-мертвящем, камуфляжном освещении пустынного гулкого подъезда, Симон все-таки успел рассмотреть бледную, покрытую редкими черными волосами кисть руки и указательный палец с ровно постриженым ногтем, без тени колебания или неуверенности коснувшийся красной кнопки.
«Пуск!»
Раскинутые в стороны и чуть поднятые вверх руки девчушки поддерживали в воздухе тусклые в свечном, неверном освещении металлические цепи, оканчивающиеся грубовато сработанными, но покрытыми изнутри мягким материалом, напоминающим войлок, наручными кандалами. Чуть разведенные ноги тоже были зафиксированы, но цепями более короткими, уходящими куда-то в плотный, утоптанный, земляной пол. В этой темной, напряженной тишине, нарушаемой лишь потрескиванием горящих свечей и дыханием собравшихся, не было ничего угрожающего, насильственного, опасного. Во всяком случае, сейчас, стоя перед двумя десятками мужских и женских глаз обнаженной, в полураспятой позе, Маринка не ощущала ни малейшего страха за себя и свое тело. Наверное, сказалось то, как мягко, без нажима и насилия, даже на словах, а лишь с уговорами, соблазнением, потворствованием было проделано и обнажение девушки, и её сковывание. Да и не походило это действо на виденные в пошленьких кинофильмах садомазохистские сцены с поркой, неестественными криками, глупыми актерскими репликами и дебильными комментариями находящихся по эту сторону экрана приятелей. Более всего уверенность в собственной безопасности внушало девушке невидимое во мраке, но вполне даже ощутимое присутствие здесь агента Преисподней.
Из темной, плотной и густой тишины, чуть выше худенького плеча Маринки, слева, из ниоткуда, будто по легкому, незаметному движению волшебной палочки материализовалась голова змея… настоящего, живого, в пестро-чешуйчатой раскраске, с мягким, желтовато-белым началом брюшка. Змей застыл на мгновение и тут же, неторопливо, но стремительно, с той удивительной грацией, что присуща всем пресмыкающимся, лишенным ног, двинулся сверху вниз – на плечо прикованной девчушки. Мягкое касание тяжелого, совсем не холодного, но скользкого тела заставило Маринку скосить влево глаза и – подавить непроизвольно рвущийся из горла крик! «Не бойся, не бойся, не бойся, – торопливо, ласково, завораживающе зашептал ей прямо в ухо чей-то сладкий голос. – Змей мудр, и его не надо бояться… он не причинит вреда, он позволит тебе окунуться в неизвестные еще глубины страсти и наслаждения… он мудр… он величествен, он – это начало и конец, жизнь и смерть, всё вместе, всё сразу, он – это удовольствие от телесного существования и бесстрашие перед неизбежной грядущей смертью, он – всё…»
Змеиная голова мягко и стремительно скользнула дальше – вниз, между маленькими грудками Маринки, оставив на плече часть своего могучего и явно тяжелого тела. Змей, как оказалось, был огромным, в три, а может и все четыре человеческих роста, толщиной, пожалуй, в две руки. Его гибкое, скользкое тело продолжало выбираться из первозданной темноты, опираясь на плечо девчушки, плоская голова с бусинками глаз и быстро мелькающим, едва заметным в полумраке языком, двинулась дальше – по животу, лобку, нырнула между ног… и появилась с противоположной стороны, на маленьких крепких ягодицах.