Она дожидалась Агнес, которая ушла в лес за грибами, пока ужасная мысль не завладела ей. А что, если и ее младшую дочь настигнет беда? Хильда выбежала из дома к лесу, оглашая окрестности именем дочери. Она бежала, не разбирая дороги, не считая времени. Но вот все перед ней закружилось, ноги стали ватными. Пройдя ещё несколько шагов, она упала. Ее тело спасительно приникло к земле, глаза закрылись. Смутно она различила тени, что сновали вокруг, перешептывались, но навалившаяся вдруг слабость не позволяла ей даже открыть глаза. Наконец, она унеслась в блаженное забытье.
Там был живой Йозеф. Он улыбался ей, протягивал свои натруженные руки. Подле него был аккордеон, который уже давно не попадался на глаза Хильде. Йозеф оставил его в своей беззаботной юности. Но едва лишь они разомкнули объятия, Йозеф, то прикрывая глаза, то вглядываясь в небо, касался клавиш. Легкая и свободная мелодия разносилась вокруг, и весь этот миг был соткан из радости и света. Хильда засмеялась, запела в такт мелодии…
Агнес ранним утром рассталась с отцом у порога леса. Он обнял её на прощание и направился в сторону графского имения. Позже до слуха девочки доносились звуки охоты с той стороны, выстрелы, что гнали испуганных лесных животных прочь. Стоило ей притаиться, застыть подле своей корзины с грибами, стать частью леса, как она замечала фигуры животных, которые мелькали мимо. Они устремлялись подальше от опасности, в спасительную тень дубрав, туда, где места были едва проходимы.
Девочка провожала их глазами, и небо ей привиделось багровым. Беспощаднее охотничьих забав был лишь лесной пожар. До неё донеслись отголоски воспоминаний старожилов об огне, что пожирает всё без разбора на своём пути. Иногда она натыкалась на полуистлевшие обгоревшие стволы деревьев, скелеты животных, которые укрывала молодая поросль. В таких местах находила приют странная звенящая тишина, что проникала даже сквозь гомон птичьих голосов. Когда отчаянный певец вдруг выдумывал обосноваться там на ветке, голос его, поначалу звонкий, быстро терял уверенность, звучал всё реже, утайкой. Глянь – и птица улетела. И снова воцарялась тишина. Много лет должно пройти, когда жизнь возьмёт свое, и это место оживёт.
Агнес тоже уходила вслед за животными вглубь леса, прочь от пронзительных звуков, вторгающихся в мирную повседневность жизни. Она всё больше останавливалась, приникала к стволам деревьев. На неё напало тревожное щемящее чувство. Хоть корзины доверху оказались полны отборными грибами и яркими сочными ягодами, но и в этой пронзительной чистоте красок ей виделось нечто зловещее. Окольными путями она выходила на тропинку к дому, и, не дойдя совсем немного, заметила нечто, преграждающее ей путь. Агнес было приняла это за подбитое животное, но когда подошла ближе, признала мать, лежащую в беспамятстве. Машинально девочка разжала пальцы, и корзины оказались на земле, исторгнув из себя лесные дары. Она устремилась к матери, но не обнаружила никаких ранений. Хильда дышала, была цела, но без сознания.
Сон Хильды прервал тонкий испуганный голосок и прикосновение:
- Мама, мама, очнись же, прошу тебя.
Хильда открыла глаза и увидела Агнес. Вокруг разбросаны грибы, корзины повалены на бок. Но девочка этого не замечала, она тревожно вглядывалась в лицо матери. Хильда приподнялась, притянула Агнес к себе.
- Дочка, ты цела?- шептала она сквозь слезы и покачивалась из стороны в сторону.
Вдруг женщина разжала объятья и стала ползать по земле, лихорадочно собирая грибы в корзину. Руки ее дрожали, но почти на ощупь находили грибы, но больше кромсала их. Лишь немногие уцелевшие возвращались в корзину.
Агнес со страхом уставилась на мать, не в силах сдвинуться с места. Она понимала, что стряслось странное.
Теперь, когда корзина была полна искромсанными грибами, Хильда произнесла:
- Так-то. Они нам пригодятся. Идём в дом, у нас дела есть.
Дома она дала Агнес наказ бежать к Хельге, да так, чтобы пятки сверкали, и отпросить её для срочной помощи. Хельга, выслушав запыхавшуюся девочку, в предчувствии на миг прильнула к своему грубоватому мужу, словно черпала у него силы, и пообещала скоро вернуться. В молчании сестры преодолели путь до отчего дома, как будто слова могли спугнуть последние мгновения устоявшейся жизни.