Мать раскачивалась из стороны в сторону, стонала, слезы стекали по щекам. Агнес инстинктивно попятилась назад. Она стремилась убежать прочь от беды, избегнуть ее, предвидя, что страшное стряслось с отцом, который должен уж был вернуться, однако, его нигде не было. Агнес не хотела задавать ни единого вопроса, предвидя ответ.
Хельга подошла к матери, опустилась рядом с ней и прижала её, вздрагивавшую, к себе. Она всегда была ближе к Хильде, они сходны были жаждой жизни и силой, бурлящей в них. Младшая сестра, что сейчас застыла в оцепенении, была привязана к отцу. Он поступил бы так же, затаился.
Сейчас Хельга гладила мать по голове, ласково касалась спины, приговаривала:
- Будет, будет…
Теперь Хильда дала волю слезам. Захлебываясь, обиженно, по-детски сбивчиво исторгала новость. Сёстры переглядывались, сдерживали вырывающиеся восклицания, правда не доходила до их сознания. Однако вид матери, опустившейся на скамью возле стены, приникшей к ней, онемевшей после произнесенных слов, в которой говорили лишь руки, что без конца перебирали складки юбки, подтверждал сказанное. Хильда застонала, сжала побледневшие губы. Еле слышно она произнесла:
- А теперь-то как? Что теперь?
Её вопрос повис в воздухе. Он не требовал ответа. Им без слов было ясно, что гибель Йозефа влечёт изменения, способные если не уничтожить вовсе, то сломить. Именно на отце, молчаливом и снисходительном, держалось семейство. Вокруг его молчаливой и нетребовательной фигуры вращалась вся их жизнь. Одним лишь взглядом он был способен сгладить любые неприятности, которые случайно проникали в этот дом. Их устоявшийся мир рухнул в одночасье, и у каждой из трёх хватило сил признать это.
Хильда вдруг встрепенулась, встала со скамьи, засобиралась. Она способна в благодарность за прожитые годы хотя бы проводить его в иной мир так, что её не в чем будет упрекнуть. Дочери поняли намерения матери, пошли за ней. Она первая, с помрачневшим, но полным решимости лицом, со сжатыми от напряжения зубами пересекала двор, а поодаль, на заметном расстоянии от неё, с признанием этой её главной роли следовали Хельга и Агнес.
Женщины спустились в молчаливый и тёмный подвал. Йозеф, лишь несколько часов назад наполненный жизнью, а теперь таил в себе иную тайну – тайну смерти, которая необъяснимым образом меняет всю обстановку, всю реальность вокруг умершего. Всё здесь наполняется иным смыслом. Тишина была абсолютной, торжественной. Сквозь темноту странным образом светлой точкой проступала фигура лежащего Йозефа. Агнес показалось, что пространство вокруг тела отца будто в зыбке.
Женщины молча, не вторгаясь в этот торжественный покой, укрыли тело заготовленной тканью, завернули его в одеяло, и, словно в коконе, перенесли в дом. Там приготовили лохань с теплой водой и принялись обмывать тело. Вода тут же порозовела и постепенно становилась все более яркой. Они выполняли свой долг сосредоточенно, без единого восклицания. Их руки двигались слаженно, бережно. Женщины омывали безжизненное истерзанное тело, бережно касались сломанных ребер, взрытого живота, перебитых конечностей. Лицо Йозефа, которого не тронули эти разрушения, было иным, удивительно спокойным, умиротворенным, без единой капли испытанных им страданий.
Агнес сквозь пелену невольных слез привиделось, что в уголках его губ затаилась легкая улыбка. Она перевела взгляд на сестру и мать, ища подтверждения, но не решилась заговорить. А те, суровые, деятельные, с опущенными лицами, в молчании выполняли свои обязанности. Они полотном перевязали его живот, одели Йозефа в костюм, который хранился для праздничных и торжественных случаев, и добротные ботинки, сложили ему руки на груди, пригладили светлые волосы. Рядом с телом Йозефа поставили зажжённую свечу. Её тёплый свет освещал бледное лицо умершего. Этот золотистый живой цвет контрастировал с лицом умершего, придавая лицу краски и выражение потустороннего мира.
Именно в этот момент Агнес ясно осознала, что отец потерян для этого мира навсегда. Прежде ни безжизненная тяжесть несомого ими тела, ни его израненные члены так не являли невозвратимость потери. Это сделал живой и теплый свет, излучаемый свечой.
Глядя на сгустившиеся сумерки, муж Хельги, Томас, собрал лошадь и направил её по дороге к дому лесника. Подъезжал он уже в полной темноте. Оставил повозку возле дома, переступил порог. Его изначально сердитый вид и твердая поступь становились все неуверенней. Установившаяся торжественная тишина, полумрак и запах горящих свечей прежде увиденного сообщали о непоправимом. Случившееся он скорее почуял. Гнев его тут же угас, лицо переменилось: уголки губ опустились, одутловатые щеки поползли вниз, глаза, прежде метавшие искры, настороженно застыли. Стараясь ступать как можно тише, он подошел к скорбной группе, увидел отца Хельги, убранного и лежащего недвижимо, как можно мягче опустила руки на плечи жены, которые тут же начали подрагивать в сдерживаемом плаче.