Агнес лихорадочно соображала, не в силах поверить, что весь путь её вызван этим жаром. И в эту минуту её Друг так и лежит в лесу, окровавленный, покинутый. Она старалась гнать от себя мысли, что его, лишенного сил и возможности сопротивляться, могли уже разодрать дикие звери или зверь хуже всех лесных, или же он умер, оставленный ею. А, быть может, его нашёл и спас добрый человек?
Девочка хотела было спустить ноги с кровати, но она не смогла и откинуть одеяло. Её бил озноб, и тело отказывалось подчиняться. Она с ужасом осознала, что не в состоянии сделать и шага сейчас.
Вновь до неё донесся тихий голос Хельги:
- Успокойся, милая, не упрямься. Надо, чтобы болезнь отступила. Всё остальное – после. Я и за доктором посылала. Был он здесь, сказал, что это лихорадка. Ведь ты металась на кровати, будто на сковороде какой тебя поджаривают. Доктор Григель сказал, что это от переохлаждения да потрясения тебя так бьёт. Велел компрессы делать и ждать, в какую сторону проявит себя болезнь: к поправке пойдёшь, или губить она тебя начнёт. А ты очнулась. Доктор сегодня вновь обещал приехать. Новости у нас хорошие для него будут.
Агнес, убаюканная мягкими поглаживаниями сестры и тихой речью, постепенно погружалась в сон. В голове стоял лёгкий шум, веки её опустились.
Неторопливый деловитый разговор вновь пробудил её. Речь сестры перемежалась незнакомым голосом. Агнес открыла глаза и увидела невысокого плотного человека, стоявшего подле сестры. Хотя прежде ей не приходилось видеть его, она опознала в нём ожидаемого доктора. На его круглом лице удобно расположились очки, маленький рот и курносый нос придавали ему добродушный вид. Фигура тоже была округлой. Волосы начали редеть, и он тщетно пытался их зачесать. По этим признакам можно было бы предположить солидный возраст, однако глаза выдавали не угасшую ещё молодость.
Доктор чужаком прибыл в деревню подле древнего леса. В тот день он, воровато озираясь, оглядывал окрестности. Он стремился лишь упрятаться, сберечься от преследовавшего его наказания.
Прежде он изучал медицину в Кёнигсбергском университете, слыл учёным малым и был привержен выбранной стезе настолько, что до содрогания пальцев впивался в книги. Он зачитывался ими в любое свободное время, по ночам сидел при скудном свете свечи, а ранним утром, едва продрав глаза, брёл в университет. В ушах его гудело, на лекции он подпирал щёки руками и насилу удерживал взгляд на вещавшем у кафедры профессоре. Это состояние вскоре проходило: слух его улавливал научные термины, цеплялся за неспешно звучащую научную речь. Она бальзамом лилась на его жаждущую душу, и он окончательно пробуждался. До вечера он сохранял бодрость духа, позабыв о собственном теле.
Но всё ему было мало, он жаждал большего. Неукротимая жажда знаний питала его дух, он успевал повсюду. Со стороны он выглядел измождённым: на худом лице аскета горели тёмные навыкате глаза. Пожалуй, его фигура выглядела устрашающе: худая и сгорбленная – старик в обличии юноши.
Даже среди его немногочисленного круга знакомых водились те, кто с радостью бы пренебрёг общением с ним. Его побаивались, хотя никто не мог бы с точностью объяснить причину. Он отпугивал людей – именно так, и собственные родители, стесняясь и умалчивая свои чувства, с тайной радостью вздохнули свободно, когда он покинул дом и устремился навстречу своему предназначению.
Он с самого детства прознал о нём, останавливаясь подле испускающих последних мучительный вздох людях и животных, и с интересом исследователя наблюдал за ними. Тайна смерти заинтересовала его прежде тайны жизни, и позже он отдался ей с подлинной страстью.
Он обустроил себе тайную лабораторию в купленном им за скудную сумму небольшом одиноком домишке на окраине города. Он со всем тщанием подбирал и скупал инструментарий для опытов, и с истинным мастерством находил предметы для своих наблюдений. Сначала ими становились животные, благо, что город и окрестности кишели ими. Он мог раздобыть их в сколь угодном количестве.
Но вскоре ему этого показалось мало, и он начал заглядываться на людей, готовых испустить последний дух, больных и увечных. Иногда он сулил деньги, и обнищавшие родные с радостью избавлялись от обузы, но чаще он сам находил бродяг и устраивал их в доме на окраине. Одну комнату он сделал уютной и светлой, с удобной кроватью, так, чтобы у умирающего не закралось ни малейшего подозрения, и он мог оканчивать свои дни в спокойствии.