Йозеф был рождён после смерти дочери, и к нему тянулось опустошённое сердце матери. Она тихо радовалась ему, а в остальных четырёх видела тени мужа.
Молча она выполняла свои обязанности, тихой мышкой проскальзывала к столу, когда приходило время принятия пищи, и старательно отводила глаза от Йозефа. Она знала, как её привязанность злит остальных сыновей и мужа и скрывала её. Но эти тщетные попытки ещё больше злили их, и Йозефу приходилось не сладко.
Порой ему хотелось зло выкрикнуть в ответ на её нежный взгляд:
- Уйди прочь!
Но взгляд его падал на руки, покрытые темными змеями вздувшихся вен, на тонкое измождённое лицо и сгорбленную фигуру, и он жалел всё её безропотное существо.
Мать старалась тайком дать ему и лучший кусок еды, и чаще чинить изношенную одежду. Он, по извечной своей рассеянности, принимал, позже натыкаясь на слова и затрещины братьев.
- Сучий ублюдок, паршивый подкидыш, проваливай к своей старухе!
Щёки Йозефа горели, он уходил, и бессильная ярость владела им. Но он никогда не отказывал ей во внимании и помощи, видя, как она по-детски радуется, как озаряется её лицо в эти минуты. Изработанные гудящие руки хоть ненадолго, но узнали минуты покоя, когда младший сын тайком, но старательно отскабливал посуду, убирал дом и делал заготовки вместо неё. Он работал проворно и молча, слушал её сетования, его лицо то омрачалось, то озарялось смущённой улыбкой, стоило ей начать расхваливать его. Да, лишь один он был ей близок.
Во Фрайбау он начал ловить на себе пристальные женские взгляды. Оглядывал свою одежду. Что не так с ней? Но их привлекали его глаза, взгляды скользили вниз, к губам, исследовали его фигуру. Поначалу это его смущало, ноги запутывались ещё больше. Как-то раз на повороте, замешкавшись, он натолкнулся на угол дома на узкой улочке. В голове загудело, мухи заплясали перед ним. Он схватился за голову и почувствовал, как стремительно разрастается шишка под его ладонью.
До него донеслись причитания:
- Больно, милый?
Женщина остановилась около него, дотронулась до его руки, которая по-прежнему прикрывала шишку. Йозеф сквозь боль заставил себя посмотреть на неё, сглотнул. Улыбка и блеск глаз напомнили ему ту прекрасную женщину из линзы. Он узнал овдовевшую жену одного из прислужников в герцогском замке. Недавно она перебралась обратно в деревню, и с тех пор многим в мечтах не давала покоя. Но в этот момент она улыбалась именно ему.
Она стала первой из тех, кто подпал под странное обаяние угловатого юноши. Он был нежен с ними, шептал им ласковые слова и в каждой находил черты той, что грезилась ему. Именно с неё он снимал платье, похожее на чешую рыбы, целовал её яркие блестящие губы. Йозеф узнавал в женщинах то едва уловимое, что было цельным в ней одной, но лишь не слышал больше её чудного протяжного голоса.
Наступали праздники. Жители с утра тянутся в церковь, а после утраивают гуляния: повсюду раздаются звуки музыки, оживлённые разговоры, песни, танцы. Йозеф занимает не последнее место в праздничной суматохе – другой его страстью является аккордеон. Он ласково касается клавиш, и тот отзывается переливчатыми аккордами. Пальцы скользят, едва касаясь, и, кажется, что инструмент сам поёт, а он лишь слушает, прижав аккордеон к своему сердцу. Йозеф умеет слушать. Рождается музыка, идущая из слитых воедино душ.
Лица слушателей светлели, ноги отбивали такт, сердца стучали быстрее. Танец начинался. А Йозеф, вдоволь насытив публику музыкой, оставлял аккордеон на мельнице, сегодня праздной, одинокой, и уходил в лес.
Там он мог безнаказанно наслаждаться, вслушиваться, пытаясь уловить ускользающие звуки. Он закрывал глаза, тогда мелодия и шепот становились отчетливей, и глаза за закрытыми веками угадывали мелькающие тени. Что-то скользило по его плечам, спине. Он не думал оборачиваться, боясь спугнуть видение. Его руки, вначале уставшие, потяжелевшие, после обретали лёгкость, пальцы трепетали, словно крылья бабочки, начинали наигрывать неведомую мелодию. Йозеф слышал её, она становилась всё легче, чище, неуловимей, пока не растворялась в пространстве, проникала в него, становилась им. Мелодию леса не спутаешь ни с какой другой – она живёт, звенит, дарит и отнимает жизнь. И его время придёт однажды. Он был уверен: последнее, что донесётся до его слуха в тот миг – волшебная мелодия леса.