Димитро решил не возражать. Он вообще не любил спорить. Делал, что считал нужным. Если прилетало за лишнее вольнодумство, то чесал отбитую палкой спину и продолжал. Только чуть-чуть аккуратнее. Чтобы отец-настоятель не видел. А уж с официально отмороженной спорить — глупость. Разве что потроллить чуток:
— То есть, когда у тебя зомби строем по остаткам деревни маршируют и орут «Ундер зольдатен», то это благостно?
— Разумеется, — Агнессу такими глупостями было не пронять. — Наша народная песня, про девушек, кто цветами встречает защитников отечества после возвращения из летних лагерей.
— И всем все понятно, — вздохнул мужчина, вороша палкой остатки туловищ в пылающем огне.
— Конечно все понятно, — кивнула клювастой маской дама, от имени которой вздрагивала половина Священной Римской империи германской нации. Другая половина не вздрагивала, потому как сдохла от чумы, зубов нежити и спасающих душу костров. — Солдаты вернутся домой, переоденутся в партикулярное платье и пойдут в кабак. Ужрутся пива, потом будут гонять блядей по всем публичным домам. Чтобы было весело. Но про это другая песня… Народная, брат Димитро, замечу! Народная песня. А не этот твой хрип.
— Это — гроул, — вздохнул монах, доставая из отощавшего мешка пузатую бутыль. — Темная ты душа, ничего в новых тенденциях музыки не понимаешь.
— Нет, отчего же. Все равно твои любимые мумии и мертвечина только хрипеть может. Но я люблю другое… Так, идиоты. «Аве Мария» знаем? Да? Отлично. На раз-два!
Встав перед четыремя обугленными головами на бревне, Агнесса начала дирижировать, пытаясь воспроизвести знакомые с детства «Ave maria äiti maan lapsien»… Когда нянечка возвращалась после субботнего отдыха, всегда с утра запиралась в келье и трубно выводила «Anna harras mieli joulu puhtain tuo…», периодически икая и крестясь на образа. Папа в это время гонял студиозусов в Университете, мама строила хитровывернутых монахинь в обители. Агнесса же с трудом бродила по дому, сгибаясь под тяжестью кольчуги и волоча за собой огромный меч. Дедушка мечтал о внуке и прикупил у разорившегося соседа кучу разнообразного железа. С внуком не срослось, но внучка игрушки отдавать категорически не хотела, сначала с удовольствием наряжая домашнего волкодава в доспехи, а затем и сама устраивала «крестовый поход» по округе. Соседи в таких случаях спешно прятали кур и говорили детям:
— Не вздумай с придурошной водиться! А то выпорю!
Мальчишки обиженно потирали задницу и соглашались. Чтобы потом втихую удрать на пустырь и там всем вместе в очередной раз устроить «штурм Иерусалима». Хозяин сарая после пятого пожара махнул рукой, хотя малых пороть не перестали. Но устоять перед соблазном потаскать настоящий шлем или потыкать доски копьем — было категорически невозможно.
— Фальшивят, суки, — вздохнула женщина и приподняла подол кроваво-красного балахона. — Придется пробить штрафной… На-а-а!
Первая голова улетела во тьму.
— Агнесса, нам их потом собирать по всей округе, — вздохнул монах, отрываясь от почти пустой бутыли.
— Гончие сбегают, зря их кормлю, что ли?.. Один-ноль. Нападающий проходит защиту, выходит один на один… На-а-а!
Богомерзкое поветрие «пинай мяч» с островов не так давно проникло в местные края, но уже накрепко проросло в местных пустых головах. Правда, игру чуть-чуть модернизировали и разрешили бегать по полю в облегченных доспехах. Еще можно было пихаться, ставить подножки и ходить на таран. Только мячик руками трогать было нельзя. Вратарю — можно. Остальным — под страхом анафемы «куда ты лапы тянешь, болван кривоногий».
Агнессу играть брали редко. И не проблема, что она — женщина. Это другим дамам — только с трибун за родственников болеть. А ей — попробуй запрети, нажалуется Чумным Сестрам и футболистов настрогают тонкими ломтиками. Просто играла Повитуха так, как считала правильным. Продиралась к вратарю через покоцанную защиту, затем сначала пинала по яйцам, а затем забивала гол. Поэтому команда противников сразу требовала компенсацию до начала игры. От таранного удара никакие доспехи толком не спасали.
— Счет три-ноль в мою пользу! — проорала любительница футбола и отправила в полет последнюю голову. — Разгром!.. Эй, Димитро, я не поняла? Ты что, все один вылакал? А мне горло промочить?
С трудом сфокусировав взгляд на красном пятне перед собой, монах неуверенно махнул рукой за спину:
— Там же целая телега и пять бочек!.. Лопнешь, деточка!
— Было пять. С утра. Мы с тобой одну для освящения погоста использовали.
— Но ведь не всю… — мужчина в серой сутане бережно вернул опустевшую бутыль в мешок, потом с легкой долей сомнения уточнил: — Ну не можем мы вдвоем бочку выпить, согласись?..