— Это начало саги о благочестивом рыцаре Роланде и его походе против сарацин.
К скелету добавилась еще пара, они выполнили «на-ле-ву» и бодро зашагали, периодически перепрыгивая через ползущие навстречу кусты. Еще через несколько секунд навстречу черепушкам попался вампир. Отрисованный именно так, как его представляют в городах, куда кровососы редко забираются. Ловят их там обычно и сжигают, во избежание.
Последняя стекляшка щелкнула, возвращаясь обратно в вытянутый пенал и Арзениус задул лампу.
— Там как раз потом рыцарь появлялся, начинал их мечом разить. Но местные как нежить увидели, так и дожидаться продолжение не стали. Переколотили остатки.
— Хочешь сказать — эти штуки можно в любом порядке показывать?
— Можно, они уже отрисованы и можно тасовать. Просто история обычно с начала до конца идет, а не как попало… Я для картинок покупаю тушь в церковных лавках, рисую сцены. Потом ручку кручу, чтобы лампа ярче горела и вот этим рычагом переставляю одну за другой. Пока придумал, как сделать, семь потов пролил.
— Покажи.
Стекляшка выглядела как обычный кусок изразца в большом панно. Разве что стало понятно, что отливали по общей форме. Закругленные углы, на прозрачной подложке скалился скелетик.
— Они не шевелятся. Что же за дар у тебя такой?
— Я переписчиком в монастыре был, книги иллюстрировал. И мне всегда хотелось, чтобы картинки оживали… Вот однажды после полуночной озарило. Краски на бумаге уже не получится сдвинуть. Каждая точка, каждая линия прорисованы и на своем месте. И на стекляшке — тоже один раз сделал и не изменить. Но когда из иллюзиона образ идет на стену, я могу на него повлиять. Не очень сильно, но простые движения получается сделать. И фигурки начинают руками болтать, бродят туда-сюда, успевай только пластинки менять.
— Понятно… На сколько у тебя историю хватает показать?
— Сцен двадцать примерно. Хотя, если я хорошо выспался и поел нормально, то могу и дольше управлять образами.
Вернув стекляшку обратно, Агнесса постучала согнутым пальцем по чужому твердому лбу:
— Вот не объяснили тебе в монастыре, как надо с прихожанами правильно разговаривать. Показал бы сначала рыцаря, да потом как от набегающей нечисти отбивается — никто бы даже не стал про колдовство заикаться. Одно слово — менестрель безмозглый. Хотя, туда другие и не идут. За дешевую выпивку глотку драть, позориться… Ладно. Хочу я тебя своему исповеднику показать. Если разрешит, пристроим твой иллюзион к делу.
Выбравшись на белый свет, Повитуха заявила:
— Заблудшую душу с собой забираю. Нет в нем скверны, дурь одна. До седых волос дожил, а все детство в одном месте играет. Поэтому — барахло его вот туда сгружайте. В дорогу еще хлеба с пивом дайте и дерюгу какую-нибудь. Морозец уже, околеет без нормальной одежки. Я сейчас к вашему отцу настоятелю заеду, пожертвую на освящение сарая. И вот три шиллинга на оплату снеди и за беспокойство.
Бородач моментально отправил мелькавших в толпе мальчишек за необходимым, сам бережно взял деньги и перекрестился:
— Спасибо тебе, Сестра. А то мы все понять не могли — то ли костер очищающий собирать, то ли в колодках его везти в город. Вечно маята с чужаками.
— Костер можно только с разрешения Трибунала. Поэтому — если место есть, сунули под замок и весточку прислали. Я вам в церковь зачарованный колокол пришлю. Если в него позвонить — у нас его копия отзовется. Человек специальный сидит в звоннице, следит. Сразу клерика к вам вышлет. Если совсем туго — тогда в набат будете бить. Это уже я с ученицами с места сорвусь и сюда… Так, вроде все. Давайте грузиться и поеду. Мне еще засветло нужно в одно место добраться.
Через два дня Агнесса ужинала в монастыре, стоявшим на перекрестке дорог. В обед сгрузила пассажира с ящиком и остатками стекляшек, пристроила барбосов и теперь аккуратно орудовала ложкой, старательно дуя на обжигающе горячую кашу. Правильную кашу — с маслом, кусочками обжаренного мяса и мелко пошинкованной головкой чеснока. Заметив краем глаза, что напротив пристраивается бабушка-божий одуванчик, сунула ложку в миску и начала вставать.