А дальше слышится и еще более настойчивый призыв:
И хоть речь идет здесь как будто всего лишь о хромой табуретке, но вместе с тем — нельзя не почувствовать этого! — и о чем-то большем и отвечающем доброму и деятельному духу пашей детворы: о том, чтобы вмешиваться в жизнь, делать живое и нужное людям, хотя бы с виду и очень скромное дело, даже если его и нет в плане!
Поэтесса, взывая к активному и творческому началу своей юной аудитории, высмеивает любые формы и виды бездеятельности, безрукости, пассивного ожидания того, что кто-то другой — без нашего участия! — придет и устранит все неурядицы и неполадки в нашей жизни, и подсказывает самые простые и обычные возможности для проявления нашей энергии, Но используются они далеко не всегда, как это мы видим в стихотворении «Звонок испорчен»:
А далее перед нами проходит целая галерея жильцов коммунальной квартиры, которые пускаются на множество ухищрений, только бы обойтись без испорченного звонка, и никому из них не приходит в голову самый простой, но требующий приложения собственных рук выход из создавшегося положения, да и автор не подсказывает его открыто. Он только спрашивает в конце стихотворения: «Что делать со звонком?..», надеясь, что это «ясно каждому» и что юные читатели сумеют самостоятельно ответить на его настойчивый вопрос.
А. Барто постоянно внушает своему читателю, что и сама доброта только тогда обретает подлинную ценность, когда проявляется в активной и безотлагательной помощи тому, кто в ней нуждается,— как это мы видим в стихотворении «Вам не нужна сорока?». Здесь ребята, сдружившиеся за два месяца пребывания в пионерском лагере с бескрылой, но такой привязчивой и веселой сорокой, обеспокоены ее дальнейшей судьбой и обращаются к нам с одним неотступным вопросом:
И разве юный читатель этих стихов сможет остаться безучастным к предложению ребят, встревоженных судьбой своего нового друга — бескрылой сороки?
Так поэтесса призывает своих читателей к творчеству и сотворчеству, содействию, а не к пассивно-созерцательному восприятию ее стихов.
Приводя стихи Маяковского («...Здравствуйте, дети, кто у вас болен? Как живете? Как животик?»), А. Барто подчеркивает (в статье «О поэзии для детей»), что они «так и просятся в детскую книгу, их можно разыграть, как в спектакле, вся интонация их игровая»; думается, эти слова можно полностью отнести и к стихам самой А. Барто. В них необычайно широко развито игровое начало, как бы невольно вовлекающее юную аудиторию в ту игру, которую постоянно затевает с ней автор.
В стихах А. Барто моменты описательного характера носят обычно сугубо подчиненную роль; главное в них — это действие, непосредственное переживание их героя, его столкновение с окружающей средой, драматическая или комическая ситуация, тут же и разрешаемая на наших глазах, подчас самым неожиданным образом. Когда читаешь эти стихи, словно бы погружаешься в ноток самой жизни, увлекаешься ее бурным, стремительным движением, то широким, вольным, взывающим к лирическим чувствам и раздумьям, то крутым, порожистым, обжигающим холодными брызгами, острыми и колючими иглами сатиры, ее язвительным жалом.
А. Барто зачастую вводит в свои произведения забавные истории, анекдотические случаи, всякого рода бытовые приключения, придающие сюжету остроту и динамичность. Она мастерски владеет сюжетом, который играет крайне важную роль в ее стихах, отличается новизной, необычайностью, а иногда и эксцентричностью — как эксцентричны поступки той бабушки, которая, неожиданно попав на футбольный матч, ведет себя не менее активно, чем самый завзятый болельщик, захваченная азартом игры и совсем забыв, из-за чего появилась на стадионе.
Сюжетная конструкция стихотворений А. Барто заслуживает особого внимания, ибо в этой области она неистощимо изобретательна. Трудно было бы пересказать все головоломные и стремительно развертывающиеся ее сюжеты, подчас напоминающие своею неожиданностью «ход конем», когда непредвиденный «боковой шаг» и оказывается решающим,— он-то и создает выигрышное положение в той партии, которую разыгрывает перед нами автор; А. Барто зачастую развертывает перед нами явно эксцентрический сюжет, смотрит подчас «боковым» взглядом, когда оказывается, что главное — не в том, что взялся сообщить рассказчик, а в каких-то побочных, поначалу словно бы мельком упомянутых мотивах, — но они-то по ходу повествования и выдвигаются на первый план, оттесняя все остальные, и эта борьба мотивов за господствующее место взывает к особой внимательности и чуткости, внутренней активности читателя, постоянно нарушает наметившуюся было инерцию восприятия.