Творчество С. Маршака являлось для молодой поэтессы той «школой стиха», уроки которой сказались и в ее собственном творчестве. Они помогли ей выработать свой стих — столь же строгий, дисциплинированный и «мускулистый», отвечающий стремительному движению сюжета да и требованиям самого взыскательного, выработанного с годами вкуса, четкости в каждой до блеска отработанной детали, в каждом образе. Утверждая такой стих, А. Барто в свое время многому — и плодотворно — училась у С. Маршака. Сближало ее творчество с творчеством старшего собрата по перу и чувство современности, страстный интерес к внутреннему миру наших детей, к их школьным занятиям и пионерским делам,— стремление активно воздействовать на формирование их облика, заглянуть в их будущее и утвердить его даже и в том малом, что пока под силу ребенку, но что со временем может обрести огромный размах.
Ничего не навязывая своему юному читателю, С. Маршак заставляет его по-новому взглянуть на свои самые повседневные и вроде бы ничем не примечательные игры, занятия, развлечения, чтобы осмыслить их в новом свете,— как мы видим это, например, в стихотворении-загадке «Великан».
Что же это за великан? Поэт так отвечает на свой невысказанный вопрос:
По своему духу этот «великан» — старший брат тех героев А. Барто, которым поэтесса предрекает большие творческие деяния, путь, ведущий «по всему земному шару».
Необходимо подчеркнуть и то, что она не эпигонски, а творчески и совершенно самостоятельно воспринимала уроки С. Маршака, когда надо не уступая своих позиций, а смело и решительно отстаивая их в диалоге с большим и опытным мастером.
С. Маршак и А. Барто — поэты настолько «разные», что сначала более старший не очень-то признавал в творчестве А. Барто сатирическую и крайне характерную направленность ее стихов, находя (как вспоминала поэтесса в разговоре с автором этой книги) излишнюю в детской поэзии «фельетонность» даже в таких органичных в ее творчестве и неотъемлемых от него стихотворениях, как «Болтунья» (1934), живущих и поныне, вошедших в основной фонд детской поэзии. Как уже говорилось выше, на первых порах многое в творчестве А. Барто вызывало суровую критику С. Маршака, а если она и слышала от него скупые одобрения, то только по поводу отдельных образов или строк, и это так смущало поэтессу, творчество которой уже пользовалось широкой известностью, что однажды она предложила ему: «Давайте встретимся в следующий раз только тогда, когда вы примете все мое стихотворение в целом, а не отдельные куски или строчки...»
И Маршак принял ее условие.
Вероятно, поэтесса настолько верила в себя и свою работу, что считала такое заявление не слишком самонадеянным,— и сама действительность оправдала эту уверенность.
Однажды — это было в 1938 году — раздался звонок, распахнулась дверь, и неожиданно для А. Барто на пороге ее квартиры показался С. Маршак.
«Вы написали прекрасное стихотворение «Снегирь»,— сказал он, переступая порог. Даже если у А. Барто и были какие-то обиды, вызванные излишней, как, ей подчас казалось, придирчивостью С. Маршака, то теперь они целиком растаяли в чувстве сердечной благодарности к большому и опытному мастеру, не раз высказывавшему ей столько дельных советов и важных замечаний и так упорно воспитывавшему в ней подлинного художника, каким она и стала с годами. А что касается споров и разногласий, в которых правым оказывается то учитель, то ученик,— что ж, они в творческом разговоре неизбежны и только способствуют развитию искусства. Главное в них — понимание общности наших целей, чувство внутреннего единства, сплачивающего художников самых различных творческих складов и обликов.
В нашу задачу не входит детальное сопоставление творчества С. Маршака и А. Барто (что могло бы послужить темой особого разбора), но если иметь в виду хотя бы элементы поэтики, то очевидно, что и в этом отношении А. Барто, многому учась у Маршака, сохраняла явно выраженную самостоятельность: она с большей свободой использовала различные размеры (в пределах одного стихотворения), ассонансные и другие виды «неточной» рифмы, более решительно уклонялась в своем творческом поиске от традиционных норм стихосложения (что и стало теперь новой «нормой»).