Плешивый встал перед избитым и посмотрев в его лицо, харкнул ему точно в лоб. Задыхаясь, лежа на боку, тот непроизвольно дергаясь и сжимая ещё пока здоровой рукой искалеченную кисть, отвратительная, сползавшая по нему белая пена слюны была самым меньшим, что могло беспокоить его в подобном состоянии.
«Чё, думал, тебе это сойдёт с рук? Всё ещё считаешь, что оно того стоило, а?» – выкрикнул кто–то из толпы.
«Боюсь, он пока не ответит». – сказала парень с чёлкой.
«Жалкая сучка». – констатировал для себя парень с ожогом.
«Морка, давай ему отрежем нос». – послышалось из уст юноши с тонкими усиками.
«Мусор». – снова вступил обожженный.
«Морка, а можно я его обоссу?» – спросил разрешения русый патлач.
«Заткнитесь». – спокойно и строго велел плешивый.
Присев рядом с общей жертвой, главарь, пристально взглянув в карий, бессмысленно смотрящий в пустоту глаз и скорчил озлобленную гримасу.
«Завёл себе шлюху на стороне, и всё? Что могло на тебя повлиять? Зачем ты впустую использовал слова клятвы?» – сказал он – «Это так ты верен своей стране и предкам? Отвечай, ничтожество!»
Вдруг искалеченный резко перелёг на спину, чем заставил отпрянуть от себя инициатора расправы. Прерывисто и часто выдыхая, он зашевелил губами в попытке вымолвить хоть что – то. Затронутая тема дала ему вескую мотивацию найти в себе силы вырваться из состояния безучастной куклы и попытаться хоть не много, словесно заступиться за себя.
«Я… Я прошу прощения…» – шептал он. «Этого больше не повторится. Её больше нет. Я прогнал… она ушла, я прогнал её… Клянусь, вы больше её не увидите…»
«Громче, тварь!» – крикнула обожженная рожа.
«Мы расстались!» – сказал он, и немного откашлявшись, продолжил:«Она… убежала в слезах!»
Из толпы послышался краткий, мерзкий смешок, старший из всей кампании, схватил избитого за горло и поднял его в положение сидя. Тот сразу же рухнул, но вновь поднявший его бывший хозяин положил ему на плечо ногу, удерживая в едином положении.
«Сваргов, ты реально думаешь, что хоть кто–то в это поверит?»
Плешивый достал из кармана маленький перочинный нож и обнажил его лезвие.
«Открывайте чемодан». – приказал он.
«Зачем? Что там у вас?» – спросил избитый.
Не дав ответа, двое подошли к раскладной сумке и распахнув её, вывали на пол ещё одно живое тело. Не разбитый глаз измученного парня широко округлился, увидев представшего перед ним человека а сердце его застыло. Перед ним была она: та единственная человеческая самка, что вызывала в его груди истинное, людское тепло. Взлохмаченные, пропитавшиеся потом волосы и одетая поверх длинного платья стеганая куртка не давали ему себя обмануть: одного взгляда на её образ хватило, чтобы почувствовать на себе всю невыносимую тяжесть своего греха. Осознание пришло слишком поздно и очень болезненно: ему пришлось понять, что всё было кончено. Теперь, когда на кону стояла не только лишь одна его жалкая жизнь, он, всё ещё надеявшийся на спасение даже под градом ударов, по–настоящему задрожал от страха. Кашель из его сжавшейся груди усилился в разы, заставив согнуться пополам, а из глаз потекли слёзы.
Она встала на колени, недоумённо оглядываясь по сторонам, абсолютно не понимая происходящего, быстро заметив попавшего в поле зрения любимого, она вскрикнула от ужаса и привстала с места желая ринуться к переломанному человеку, однако тут же рухнула на пол под ударом мужской ноги в поясницу. Разбив локти и ладони об пол, она прошипела как кошка; не желая останавливаться, она поползла вперёд на четвереньках, руководствуясь лишь желанием помочь своему близкому: ей не хотелось думать ни о практичности перемещения, ни о своём нелепом виде. Явно получавший удовольствие от ситуации парень, насмехаясь, схватил её за полы платья и потянул назад, а другой тут же придавил её к грязному полу ногой. Пытаясь подняться, её худое тело не справлялось с обрушавшимся весом, но она не оставляла попыток вырваться. Инстинктивно тянув руки к возлюбленному, не смея просить его о спасении, она сама рвалась вперёд переисполненная желанием помочь. Но тот никак не мог оценить такой чистосердечный поступок. Будучи искорёжен внутри и снаружи, он смотрел на всё это и не мог ничего, кроме как проклинать себя…