Обрадовавшись, словно маленький ребёнок, она схватила его за руку и повела за собой, прямо через улицы. Смущённо отдёрнув свою конечность, но продолжая следовать за ней по собственной воле, он попытался хотя бы примерно узнать о её планах, но та, не собираясь раскрывать свои планы, продолжала темнить, взамен лишь, наконец – таки соизволив сообщить своё имя, дабы начать нормальное, полноценно знакомство.
Её звали Айсан и, невзирая на возраст, она верно служила в храме единой веры, выживая лишь на одних пожертвованиях прихожан. Молясь Богу за чужие души, помогая потерявшим кров и гордость опустившимся калекам силой ласкового слова, или, если понадобится, грубой силой друзей, она проводила свои дни, живя ради других. Имея в своём распоряжении целую невидимую, уличную армию из малоимущих и сирот, занявших под эгидой храма различные, малооплачиваемые, но честные места заработка по всему городу, она всегда знала, где именно находился Сваргов. Избрав его как новую душу, что была обязана спасти, она привела его в святые стены для знакомства со своим настоятелем и имевших самые разные оттенки кожи членов паствы.
К его удивлению, они не стали заставлять его примкнуть к служению, они лишь хотели напомнить каждой поглощённой своим гневом заблудшей душе, об истинном облике человека, ни как страшного зверя, а друга ближнему своему. Они не смели принуждать его к своей вере, сетуя на право выбора каждого из разумных существ, производя тем самым ошеломительный эффект на узколобого парня. Никогда не думав о том, что верующие люди могут быть не строги и не дремучи, как казалось ему ранее, оказавшись в совсем ином окружении, лишённый альтернатив и иных точек зрения в своей жизни, он впервые открыл для себя ранее не изведанные грани. Однако, отпускать свою старую, привычную, куда более простую, делившую мир на две ровных половины жизнь он совсем не собирался. Тем единственным, что держало его возле этих людей, была она: та, кто впервые проявил к нему заботу, не зная его и тем более, невзирая на его чуть было не совершившийся страшный поступок. Начиная видеть красоту в чертах её лица, слушая её острый язык, полученный разнообразнейший опыт из жизни самых разных людей; как она использует те знания, что получила из так и не завершённого в связи с уходом в служение Богу образования, он сам не замечал, как начинал влюбляться. Будучи ребёнком, запертым во взрослом, нагруженном ответственностью теле, совмещая в себе абсолютно не сочетавшиеся качества, она пленила его своей нестандартностью. Видясь с ней всё чаще, раскрываясь перед ней как личность, расцветая как человек, он понял что перед ним именно та, ради которой он готов был вести двойную жизнь, каждый день разрываясь между страхом и пристрастием к ней. Он знал: то, что заставляет его сердце наполняться теплом, должно было быть именно любовью и ничем другим.
А теперь она лежала перед ним, пытаясь выбраться из-под чужого сапога.
«Ну, с кого мне начать?» – спросил плешивый – «Мне срезать скальп сначала с тебя или с твоей косоглазой шлюхи?»
«О, чё-то новенькое! Такого мы ещё не делали!» – обрадовался лопоухий.
Зная о неизбежности конца, Сваргов отчаянно вздумал просить о быстрой смерти девушки, в обмен на разрешение добить себя любым, самым долгим, извращённым и мучительным способом, но не был уверен хоть в чём–либо. Не имея чести, считая себя выше других, они брали желаемое без спросу и вряд ли смогли внемлить молитвам бывшего сподвижника.
«Я жду. Отвечай». – напомнил главарь.
«Айсан, прости…» – сказал Сваргов, своей девушке.
«Это всё что можешь сказать? Твоя баба в наших руках, если захотим, мы её вывернем на изнанку, а ты…?» – искренне не понимал плешивый.
«Ха, уже почти сдох, а всё ещё унижаешься перед этой страшной сукой!» – насмехался русый.
«Да хватит уже этой показухи, давайте уже просто переломаем обоих!» – с непроизвольно брызнувшей слюной, сказал обожжённый парень.
«Прости, прости, умоляю, прости. Это лишь моя вина. Ты не должна быть здесь. Это неправильно. Это несправедливо». – бормотал Сваргов опускаясь в состояние бреда.
Не дав сказать не слова больше, главарь убрал с него свою ногу, схватил его за горло и приставил тупое лезвие ко лбу. Встрепенувшись, задергавшись, стараясь отбиться не искалеченной рукой, он не мог позволить себе выглядеть настолько жалким, каковым являлся на деле. Пусть это были его последние мгновения, но на глазах своей женщины он должен был проявить хотя бы проблески уже не способного помочь мужества. Однако попытки его были тщетны и его плоти пришлось встретиться с бездушной, холодной сталью.