Глава 5. «С гвоздем в башке».
Великие вещи остаются для великих людей, пропасти — для глубоких, нежности и дрожь ужаса — для чутких, а в общем всё редкое — для редких.
© Фридрих Ницше
Я лежал так несколько часов. Не двигаясь и не смыкая глаз. О чем только я успел подумать. Эта толпа, ее взгляд отпечатался на мне. Каждый человек стал частью одного единого, с одним единым мнением и одной целью. Как же это страшно. Гниль состояния меня выходила наружу. Они проклинали меня, потому что я отказывался верить в их Бога, потому что я отказывался принимать их Государство. Я уже не считал себя частью этого мира, потому что все что ходило в этом мире на двух ногах, носило штаны и верило, что завтра обязательно наступит, было в гипнозе этой систематичной веры. Каждый считал, что если его мать и отец жили, то и они будут жить. Если их сосед молится и еще не умер, то это только потому, что он молится. Нормальное – обычно, обычно – стабильно, а стабильно значит хорошо. Вот только мне казалось, что все это похоже на наручники, завязывающие не только 36 руки, но и возможность стараться ради чего-то большего. Нормально – не нормально. Теперь я думал именно так. Если Бог есть, чем бы он не являлся: грозным дядькой на троне, королем бытия или выдуманной сущностью, если он есть, то он не может желать зла, боли и мучений, тем кто просто не под его властью. Я думаю он как хиппи, только старее… Тем не менее, я так все еще думал про Сашу, и боялся не столько за свою судьбу, сколько за то, что будет с ней или возможно уже случилось. Я приподнялся, оперся спиной о стену и огляделся. Тут я понял, что никогда не знал о существовании этого места. Наше село не такое уж и большое, поэтому я был во всех его уголках, но никогда не видел такой камеры. Она хоть и была сделана из гнилых, старых досок, но выглядела довольно прочно и массивно. Нельзя было сломать эти стены, тем более в моем положении с завязанными руками и полностью обессилившим. Эти стены мне напоминали то пространство, которое разделяло меня и толпу людей. Невозможно разбить тот образ, который был перед ними в моих очертаниях, и нельзя было доказать им, что я все тот же человек, которым был день назад. Слишком велика сила слова и слишком скудна сила ума состояния «толпы». В одной стене я заметил щель, приглядевшись, я понял, что видимо дело к вечеру, потому что света из нее совсем нет. Я подполз поближе, насколько мне позволяла бичевка, и улегшись на пол, так как эта щель была у самого низа стены стал слушать. Я слышал ветер, колыханье травы и ничего больше. Это было странным явлением, потому что 37 не было слышно не голос людей, не звуков хоть какойнибудь работы. Хотя я решил не думать об этом, меня успокаивали звуки ветра и тишины. Я подумал о книгах, которые остались лежать там, в том доме. Что же будет с ними. Вероятнее всего, если нас вычислили, то найдут и их, и скорее всего просто сожгут. Это конечно печально, но радовало меня то, что большинство из них уже не вытащить из моей головы. Я помню все. Тут внезапно я услышал шаги, быстрые, почти бег. Я понял, что это точно не главный, он в силу возраста и величины своего пуза не мог даже ходить быстрее чем улитка. Это был брат! Точно! Я понимал, что осуждать его за содействие толпе и Главному я не могу, иначе и он был оказался здесь, это война лишь со мной, и он тут совершенно не при чем. Он подошел к двери и вставив в нее ключ, отпер. - Скорее-скорее, Немо, нам нужно бежать, сейчас главный не в своем доме, я потом тебе все объясню. – торопясь, в отдышке проговорил брат. Он перерезал ножом веревку и снял ее с моих рук. Я все еще плохо видел, и все время запинался, поэтому он схватил меня за рукав и вел за собой. Я и сказать не могу, как приятно мне было видеть брата сейчас. Не столько мне было приятно вновь освободиться, как знать, что он рядом. Мы вышли на улицу, и обогнули этот сарай. Перелезли через не высокий забор, и побежали. Я не видел в какую сторону мы бежим, я обернулся назад и видел как наше родное село уменьшается по мере того как мы отдаляемся 38 от него. Крохотные огоньки горели в некоторых окнах, видимо было уже достаточно поздно и люди спали. Я запнулся и упал, но брат поднял меня и без лишних слов, мы побежали дальше. Воздух был достаточно холодным под вечер, но от этого дышалось только легче. Босиком я бежал по сырой от росы траве, я слышал как мушки и другие насекомые летали вокруг, они были дома, а я из него уходил. Хотя сегодня я понял, что дома у меня в принципе нет. Ведь дом – это не стены, это не окна, не очаг, а место, в котором каждый может быть прежде всего быть собой, чувствовать, что он защищен, чувствовать, что тепло льется не снаружи, а из него самого. Это не место, это состояние. Мы пробежали два или три километра на глаз, и оказались у леса. Темный и густой, без тропинок он встречал нас своей дремучестью. Я даже и не мог думать куда нам дальше бежать. Тут мой брат остановился у упавшего дерева, сел, и закурил. Не видел я до этого, что он курит, но не сказать, чтобы я был этому удивлен. Все курят, потому что люди должны иметь какую-то отдушину в таких условиях. Когда ты работаешь каждый день, без отдыха, часами на пролет, ты не можешь отдыхать в полной мере. Нужна какая-то мелочь, которая будет тебя отвлекать. Быть может, если бы мы жили иначе, то каждый нашел бы для себя что-то более стоющее, но так как вы и сами поняли, что все мы в глубокой жопе , то других вариантов нет. Он сидел и пытался отдышаться, наполняя легкие густым дымом табака. Я стоял рядом, мои босые ноги уже кровоточили, бежать пришлось и по траве, и по камням, 39 что только не попадалось. Сил совсем не было. Я не мог даже посмотреть брату в глаза. Но я надеялся, он понимает, что я не «враг». И тут он заговорил: - Теперь нам нельзя там находиться. Они теперь все знают про тебя. Как бы ты не пытался оправдываться, теперь это не получится. – не знаю, почему он так сказал, ведь я и не оправдывался, - Нам нужно убежать на время, надеюсь ты понимаешь, что я тебя не брошу. После этих слов в моей у меня внутри как-то потеплело, я осознавал, что есть хотя бы один человек, который меня не бросит, ни за что и это мой брат. - Сейчас у меня есть небольшой план, мы отсидимся в одном месте некоторое время, потому что они будут нас искать, и, возможно, ГС оповестят другие поселения вокруг. Меня тоже рано или поздно схватили бы, подозревали бы что-то, так что если бежать, то вместе. Поэтому у нас нет выбора кроме как… В общем пошли за мной. Он встал, потушил бычек и мы начали продвигаться сквозь густые заросли леса. В какой-то момент я подумал, а вдруг он сердится на меня. Ведь получается, что я подвел не только себя, но и брата. Ему приходится бежать только лишь из-за меня. А как же его служба? Его же вот-вот могли забрать в город? От этих мыслей мне стало не по себе, я не знал, как спросить, как поговорить об этом. Но пока решил, что если он на меня не сердится, если не ругается и вообще помогает, значит, все в порядке. На долю секунды у меня появилась мысль: «А вдруг и он мыслит дефектно?» Не знаю. Но во всяком случае сейчас я не один и это главное. 40 Мы пробирались через темные лабиринты деревьев. Удивительно темно было в лесу. Луны совсем не было видно из-за кромок деревьев. Брат держал меня за рукав, потому что я все время то запинался, то не мог через чтото переступить. Не было тропы и это усложняло дорогу. Я слышал гул ветра и уханье совы. Но мне совсем не было страшно. Мне кажется, я уже разучился бояться. В самом деле, мне кажется, именно это сделало меня таким. Почему все люди нашего поселения и, возможно, других не могли выйти за рамки мышления? Они не могли даже подумать, что может быть за пределами Государства? Мне казалось, что это все потому, что им было страшно. Страшно лишиться всего этого привычного. Люди имели возможность немного есть и немного спать. Им этого хватало, и если у них наступает ситуация, которая вынуждает их выбирать между риском все потерять и найти что-то новое, или оставить все как есть, то они оставляют все как есть. Все люди хорошо запуганы, причем на столько, что находясь в вроде бы открытом мире, их разум закрыт. Они знают только то, что им говорят другие, что им навязывают органы власти. Но они никогда не видели правды наяву. С кем мы постоянно воюем? Где наш Бог? Почему мы не можем выйти за