— Но теперь, когда троянцы не прорвались и, уверяю тебя, уже не прорвутся, — прервал его Ахилл, — прикажи вернуть корабль к берегу!
— Ты же видишь, мой мальчик, — возразил Агамемнон, — уже глубокий вечер, почти ночь. Только не ведающие наших богов финикийцы плавают по ночам, ахейцы никогда этого не делают, чтобы не вызвать гнев всесильного Посейдона.
— Дай мне лодку, — сказал Ахилл, — и я сам отправлюсь на свой корабль! Едва ли Посейдон будет слишком суров ко мне. Почему у берега нет лодок?
— Но, Ахилл! — ответил царь. — Лодок нет по той самой причине, о которой я уже сказал! Если бы прорвались троянцы, они бы сели в наши лодки и устремились к кораблям, чтобы их сжечь. Нет, я был предусмотрителен, и велел прорубить днища у всех лодок.
Будь терпелив, Ахилл, дождись утра, до того времени никуда не денется твоя Брисеида. А там уж, утром, когда боги проясняют наши головы, мы с тобой обо всем поговорим.
— Поговорим?! — воскликнул Ахилл. — Но разве мы с тобой уже не переговорили обо всем?! Разве я не выиграл для тебя это сражение? Теперь держи свое слово, не нужны больше никакие разговоры!
— Да, да, ты прав! — подхватил Агамемнон. — Слово, конечно же, надо держать! В особенности — если это не просто слово, а клятва, скрепленная именем самого Зевса!
Да будет тебе известно, я всегда держу свое слово, — пусть я не называюсь Агамемноном, если это не так! Но сначала и ты должен сдержать слово, которое дал раньше, чем я.
Ты ведь поклялся перед Зевсом, что прежде разгромишь троянцев, что повергнешь их грозного Гектора, — разве не давал ты такую клятву?
— Но... — не понял его Ахилл, — разве я не победил сегодня Гектора, разве я их сегодня не разгромил в сражении?
Трудно передать то удивление, что изобразилось на лице у Агамемнона.
— Ахилл! Мой Ахилл! — воскликнул он. — Уж не боги ли затмили твой разум?!
Ты говоришь, что победил нынче Гектора. Да, я видел, ты славно начал этот поединок, я даже видел, как Гектор, видимо, оступившись, один раз упал... Тебе бы тогда его добить — вот была бы победа!
— Он лучший, храбрейший и благороднейший из троянцев, — вспыхнул Ахилл, — и он не заслужил, чтобы его, поверженного, добили, как упавшего одра!
— Да, да, возможно, возможно... — кивнул Агамемнон. — Но так или иначе — а Гектор жив и даже не ранен; о какой же в таком случае победе над ним ты тогда говоришь, мой мальчик?
Теперь — что касается твоей победы над троянцами...
Да, твои мирмидонцы дрались отважно, тут никто не станет возражать. Однако потери троянцев, уверяю тебя, совсем не велики, и завтра... О, как я хотел бы ошибиться — но ты и сам увидишь! Завтра они с новыми силами двинутся на нас.
А если так — то о какой же решающей победе над ними может идти речь?
Нет, мой Ахилл! О, ты знаешь, как я всегда восхищаюсь тобой, однако ты и сам должен согласиться: нынче ты еще не доказал, что боги благосклонны к тебе. А стало быть, Брисеида, — неважно, рабыня она или жрица, — пока еще не может стать твоею.
Теперь скажу тебе честно. Лишь для того я велел отогнать подальше твой корабль и для того велел прорубить днища у лодок, чтобы уберечь тебя от возможной кары богов! Ибо, зная твой пылкий нрав, опасался, что ты бросишься к своей Брисеиде, не дождавшись, пока они, боги, дадут знать о своей воле, — а это, мой мальчик, было бы кощунством, и я не мог этого допустить.
Ахилл с трудом сдерживал свою ярость.
— Чего ты теперь от меня хочешь? — спросил он.
— О, — ответил царь, — только того же, чего хотел и раньше! Нанеси троянцам настоящее, решающее поражение, такое, чтобы им неповадно было больше выходить из-за своих стен.
Завтра... Ну, может быть, через день, они непременно снова двинутся на нас — тогда-то и ударишь по ним со своими мирмидонцами! Я уверен — ты наконец докажешь, что боги — за тебя!
— Сколько же троянцев должно пасть, чтобы ты был доволен? — спросил Ахилл.
— Конечно, хотелось бы, чтобы они остались лежать все, — сказал Агамемнон, — но я понимаю, понимаю, мой Ахилл, что так не бывает... Давай порешим так: если тысяча... нет, две тысячи их тел останется лежать на поле боя, — значит, боги решили все в твою пользу, а их воле, ты знаешь, я, как и всякий послушный богам ахеец, не стану противиться.
— Это все? — спросил Ахилл. — Ты отдашь Брисеиду после того, как две тысячи троянцев обагрят землю своей кровью?