О, не дайте боги кому-нибудь еще раз увидеть такую страшную резню, какую мы устроили в спящем городе! Наши воины, загрубевшие душой за время этой жестокой войны, врывались в богатые троянские дома и рубили всех, даже малых детей, моливших о пощаде. Успевшие выбежать из домов метались по улицам в ночных одеждах, прятались в храмах, но ничто им уже не могло помочь, в любых закоулках, в любых погребах, даже в храмах, у алтарей богов — всюду их находили наши мечи. И город их, один из красивейших, богатейших городов мира, уже полыхал.
— Они поплатились за свои огненные шары! — воскликнул один из слепцов.
— А мы, — ответил на это Клеон, — мы, которые были в ту ночь хуже диких кентавров, — мы поплатились за свою бессмысленную жестокость. Ибо — что может быть бессмысленнее разрушений, творимых лишь ради самих разрушений?
Мы, опьяненные этим безумством, крушили и предавали огню все! Огонь уносил в небо богатства, те, что могли бы стать нашими. Все, что потом нашли на пепелище, — это бесформенные куски золота и серебра, которое недавно было великолепными украшениями, какие умеют делать только ионийские мастера. Да и того нашли не так уж много, остальное золото и серебро наверняка так и осталось под золой. А все прочее — драгоценные шелка, прекрасные ионийские одежды, жемчуг, драгоценные каменья, несметные запасы пшеницы и лучших вин — все в ту ночь пожрал беспощадный огонь!
Ты видишь нынешнее богатство Микен. Недаром нам завидуют все соседи. Даже того золота и серебра, что мы потом нашли, хватило, чтобы стал так богат наш город. А каков бы он был, если бы мы в ту ночь не уподобились неразумным варварам!..
— Ну а Парис, Елена, Приам? — спросил гость. — Что стало с ними?
— Тело старца Приама, — ответил Клеон, — я увидел потом перед храмом Аполлона. Лицо было обезображено, опознал я его лишь по драгоценным перстням на руках, — прежде я видел эти перстни, когда старец в шатре у Ахилла молил не осквернять прах Гектора. И вот теперь какой-то наш воин, оскверняя прах самого старца, отрубал у него пальцы, чтобы забрать перстни себе.
А Елена и Парис...
Одни потом говорили, что им удалось бежать, другие говорили, что бежал один Парис, а Елена вернулась к Менелаю, и после они жили долго и счастливо. Кто-то даже и верит этому...
Но только не было ничего такого!
Их я увидел, когда вбежал в полыхавшие богатые чертоги, видимо, принадлежавшие Парису. Обнявшись, они лежали на ложе, пронзенные одним копьем. Так, наверно, обнявшись, и предстали потом перед Аидом, которому им предстояло поведать о своей любви, столь дорого обошедшейся и им самим, и славной Трое, и многим тысячам ахейцев с обоих берегов.
Нет, не досталась Елена Менелаю! Ибо никакие войны не могут вернуть любовь! Нет таких войн, чтобы они способны были вернуть любовь, вот что я тебе скажу, мой милый Профоенор, Поликсен, или... Ну да одни боги ведают, как ты там в самом деле зовешься...
Лишь Агамемнон, хоть он и добыл в этой войне меньше богатств, чем надеялся, но все-таки мог быть доволен: его алчность хотя бы отчасти была утолена.
Только этому — утолению алчности царей — служат все войны на свете!
— ...Впрочем, — выпив вина, продолжал Клеон, — впрочем, и богатства не больно-то помогли нашему Агамемнону. Когда рубили его секирами женушка и ее дружок — не спасли его награбленные в Трое сокровища! Ибо тут снова же вмешалась любовь, теперь уже вспыхнувшая между Клитемнестрой и ее Эгисфом, и бессилен даже полководец, выигравший все войны, если против него восстанет чужая любовь!
Поэтому и славим мы все, ахейцы, богиню любви Афродиту, и мало кто славит у нас ее мужа Ареса, кровожадного бога войны!
Слава же Афродите! — провозгласил Клеон и поднял свою чашу.
— Слава Афродите! — подняв свою чашу, провозгласил также и его гость.
— ...Ах, — продолжал затем Клеон, — не принесут и Микенам счастья захваченные в Трое богатства! Ибо распаляют они зависть соседей!
Вот уже, я знаю, точатся мечи для набегов на нас!.. И когда хлынут на нас твои соплеменники... — Клеон особенно пристально взглянул на своего гостя. — ...Да, да, твои соплеменники... Те самые дорийцы с Севера! — прибавил он.
При этих словах его гость поперхнулся вином. Когда пришел в себя, взгляд его был жёсток.