Гестия рассказала только, что Кронид действительно свергнут. И теперь в его дворце, вроде бы, воцарился сын. Не тот сын, другой. Вроде бы, любовник Геры. А еще на Олимпе зачем-то Зевс. Которого тоже пытался свергнуть сын. Который? Аполлон. И еще Гермес. Да, сразу несколько сыновей. А, да, еще там были титаны, но где они — никто не знает… Еще на Олимпе Деметра, потому что за мужем нужно присматривать. И Афродита, которая хочет умолить Зевса не отдавать ее замуж за Гефеста (да, Гефест тоже здесь). Наверное, Деметра тут из-за Афродиты…
— На Олимпе что — так всегда? — спросил Танат, когда примерно представил себе это (картина получалась страшнее стигийских болот).
Гестия вздохнула и развела руками.
Кронид не являлся. То ли его слишком уж надежно свергли, то ли пропадал в подземном мире — закреплял то, чего удалось добиться, ковал из себя царя. Зато несколько раз приковылял Белокрыл — прячась за свою чашу. Шмыгал глазами по комнате и бормотал что-то про Кер, про Гекату, которой с чего-то понадобилось искать помощи Кронида. Про то, что дошли слухи — Посейдон, то есть, отец, собирает войска…
Танат старался не кривиться, вслушиваясь в трескотню брата. Больше вглядывался. Замечал: бог сна был уж слишком дерганым. Неуверенным, что ли. Будто опасался каких-то слов, не слов — вопроса…
От этих взглядов, уклончивых шепотков, вздохов, опасливости — одеяло начинало казаться тяжелее цепей, а ложе — темницей крепче, чем подвалы дворца Эреба. Сидит узник в темнице — ждет приговора: когда явится палач?
Явился старший Кронид.
Пришел под вечер (какого дня?). Жестом приказал выйти Гестии — она вскинулась было так, будто хотела заступить ложе собой… Смешно — оберегать его? Защищать — его? Потом поймала взгляд брата, шмыгнула, съежившись ко входу.
Кронид шагнул к изголовью — туда, где на расстоянии вытянутой руки покоилось черное лезвие — родное, только утратившее в последнее время голос. Протянул пальцы — казалось, сейчас коснется. Танат напряг мускулы — не сметь, Кронид! — но тут Криводушный подался назад и опустил руку. Спросил:
— Что Мойры?
Танат покривил угол рта. Нити в эти дни почти не звали — будто чуткие старухи на Олимпе боялись сунуться со своими ножницами. Знали, что некому будет жать пряди. Пока он не встанет… и что сделает?
— Пэон тебе не скажет, — голос Кронида был сух и безжалостен. Резал — отточенной бронзой. — Твой брат тоже не сунется. И Гестия не решится — из жалости… потому говорю я. У тебя нет больше крыльев.
— Лжёшь, — скатилось с губ бездумно, бессмысленно. Отражением вспыхнувшей внутри истины: лжет. Климен Криводушный. Ата говорила — он с ней дружен. Расплата за сестру… или за тот бой? Крылья Смерти рождены вместе с ней и неотделимы от нее. Как меч. Как сердце. Это было бы все равно, что забрать у Гелиоса — коней, у Геи — возможность рожать, у Ночи — ее покрывало. Они есть, и они горят там, за спиной — или откуда эта раздирающая боль? Не может болеть то, чего нет. Изломанные, искалеченные, какие угодно — но они есть, потому что Смерть не может без крыльев…
Смерть не может без крыльев.
Хотелось рвануться. Взять Кронида за горло, сдавить до хруста — и вглядеться в глаза: отдернуть саван лжи, докопаться до правды. Потом отшвырнуть, брезгливо отряхивая пальцы, хмыкнуть: так и знал. И свести их, нет, лучше расправить, услышать под ними порыв ветра, рвануться прочь от провонявшего амброзией Олимпа, вдохнуть полной грудью, отдаться полёту…
Он выбросил руку, стремясь дотянуться до меча, приподнялся — и почувствовал адамантовую хватку того, кто раньше был Владыкой Олимпа. Кронид смотрел ему в глаза. Протягивал себя на распахнутых ладонях — на, докапывайся! Захотелось вдруг отвернуться — к чему искать подтверждение лжи, если знаешь, что играешь с Атой-сестрой? А вслед за этим пришло осознание: от этого взгляда — черного, острого — не уйти. Быстрее стрелы, острее меча.
…падают разрубленные цепи — извиваются змеями. Плечо принимает груз — сына Нюкты. Под сандалиями звенят железные перья. Спина сына Нюкты — промокший хитон и два искалеченных обрубка, а позади лежит что-то черное, похожие на разметавшиеся тряпки…
— Лжешь, — хотелось сказать опять, и опять, и опять. Сердце прыгнуло в горло, встало поперек — не издать ни звука, ни вдохнуть. Наверное, так умирают чудовища, — подумалось отстраненно. Обращаются в камень, когда сердце перекрывает им глотку. Просто подержать вот так. Чтобы не дать вырваться звукам, которые еще никто не слышал от Смерти.
Вою. Всхлипам. Стонам.
Но я не смерть теперь… что я теперь? Что я — без них, но с мечом? Исторгающий тени пешком? Танат Бескрылый?! Калека, оставленный отцом в наущение остальным — теперь я понимаю, почему он так легко отпустил нас из царства! Кто осмелится выйти против него, после…