У меня был противник. И я уверил его, что он уже почти победил. И он так привык не промахиваться, что не успел ударить во второй раз.
«Однажды тебе встретится тот, кто решит пожертвовать собой. И ты проиграешь, даже не промахнувшись».
У меня был противник, слышишь, я-иной? И он посмеялся бы, если бы услышал такую чушь: собой жертвовать, надо же. Потому что боги лишь принимают жертвы. Жертвуют — нам. Или мы — кем-то.
Никогда — собой.
Смотри, я смеюсь над этим третьим, глупым советом. Почему же ты не смеешься вместе со мной, не-я, у которого все началось неправильно?
Почему мне кажется, что ты киваешь с пониманием и отводишь, и прячешь взгляд?
И все зеркала, где я вижу тебя — оборачиваются ледяными, черными водами.
Оказывается, быть свергнутым царем — занятие хлопотное. Хотя, казалось бы: шастай себе невидимкой, где придется. Хочешь — за богом Смерти в подземный мир прогуляйся, притащи на Олимп (вызвав этим праведный ужас слуг: «Кого-кого он приволок?! Ну, все, это на него так свержение подействовало!») Хочешь — попытайся Эреба в обличии собственного братца выследить. А хочешь — задури себе голову повседневными маловажными вопросами. Например — кому бы на Олимпе править?
Мне вроде как нельзя — то есть, не положено. Свергнут — значит, свергнут. Улетел вверх тормашками с горы (ну ладно, потом вернулся, еще и с Танатом под мышкой) — назад на трон дороги нет. И по всему выпадало, что править — Ифиту, под ноги которого доверчиво и радостно прикатился Олимп. Сыну, который сверг отца.
Хотя тогда выходило, что править придется Гере.
Мальчик попытался сдать мне правление назад тут же после моего возвращения из подземного мира. В коридоре мыкался — ждал: в одной руке моя стрела, во второй — золотой венец, который Ифит явно только что стянул со своей головы. Вид у сына Левки был ошарашенный — может, из-за внезапного правления, которое на него свалилось. Гера говорила потом: желающие милостей тут же после моего отбытия начали сыну в ноги кидаться, чуть не удушили. Вот она как раз и осталась с ними разбираться, а Ифит сбежал в коридор — дожидаться свергнутого тирана-отца.
Может, он был так ошеломлен этим самым отцовством. Или тем, что я явился с израненным Жестокосердным и вместо приветствия рявкнул:
— Пэона и Гестию сюда! Нектара… слуг призови.
— Призвать? — заморгал глазами отважный кифаред. Так, что пришлось напомнить ему: он тут в некотором роде теперь хозяин.
Уже потом, когда над Танатом начали хлопотать сестренка Гестия, Пэон и служанки, Ифит спросил тихо:
— Кто его так?
— Посейдон, — ответил я, задумавшись.
Навалилось в одночасье: война, которую я начал… Нужно вернуться в подземный мир, разведать у титанов, великанов — откуда Эреб будет набирать войска, посмотреть — не сможет ли он открыть Тартар…
Вот тебе и свергся — папе-то в этом отношении было не в пример спокойнее. Впрочем, Ифиту повезло еще меньше, чем мне: ему-то в этом Хаосе первородном еще и править.
«Я никогда не хотел править».
Забыл, что сын может читать по глазам.
— Я никогда не хотел править, — повторил он и протянул мне на открытой ладони белую стрелку-молнию, а потом и венец. — Возьми, Климен… отец. Это твое по праву.
Мое-то теперь по праву совсем другое, в этом-то вся и соль.
Прислушался к беготне и шепоту из-за стен — там пытались исцелить Таната-Убийцу — первую жертву начавшейся войны. Махнул рукой сыну — идем, присядем уже где-нибудь. Только не в тронном зале, и так от него воротит.
— Я тоже не хотел править. После того как сверг отца.
— Что же ты сделал тогда?
Лгал сотню лет, пока остальные готовились к войне. Лгал — и готовился к правлению, а потом вот союзницу нашел, чудовище отыскал, взошел на трон…
— Я слышал о Климене Мудром, Климене-Страннике, — сказал сын. — Слышал, песни слагал… Просто не знал: кто…
В небольшом покое был полумрак, и оттого сидеть напротив Ифита было неловко: будто в кривое зеркало глядишься. Синеглазое, кудрявое, безбородое отражение, плечи — узкие, пальцы — тонкие: морской…
— Ты скитался по миру сотню лет… отец. Набирался мудрости. Узнавал народы. У меня ничего этого нет. Лишь песни и приливы в компании нереид.
— И ученичество у Прометея Мудрого. И разве не вещий Нерей — твой дед?
— Я не создан для трона. Для власти. Для… золота.
Жаль. То есть, жаль, что ты думаешь так, юноша-кифаред. Из справедливых, бескорыстных и чистых, бывает, получаются хорошие цари. Опыта тебе не хватает, так ведь у тебя же есть надежная союзница… советница. Может, еще не хватает — жесткости, твердости для трона Олимпа, а так из тебя бы мог выйти отличный царь.