Да, Великий Эреб. Никто и никогда. Подумай об этом там, в своем дворце, где ты скоро снова окажешься спящим. Когда растеряешь силы на… сколько, век? Меньше?
Можешь утешаться тем, что я проиграл.
И остальные бессмертные глядят на меня с ужасом. Мне даже кажется — кто-то кричал из этой толпы, пытаясь меня остановить. Пригрезился даже вскрик — голосом Коры…
Но теперь — теперь они молчат. Будто меня уже окутывают черные воды Стикса. Будто между мной и ими уже нет ничего общего, будто проложена незримая черта, через которую не шагнуть: девять лет зачарованного, ледяного сна.
И девять лет смертности, из которой еще никто не возвращался.
Может, только на одном лице я вижу не ужас, но уважение. Стикс Подземная прищурила серые глаза — что-то особенное разглядела в клятвопреступнике. Не торопится поднимать руки, напускать ледяные волны. Стоит. Молчит.
— Прощайся, — говорит потом. — Мои воды будут ждать тебя.
С кем прощаться? Я для них все равно что уже исчез. Стал невидимкой на глазах у всех — вот разве что подойти к Танату Жестокосердному. Протянуть клинок, весь в ихоре несчастного Посейдона — вернуть хозяину. Выбросить из-под век напоминание: клинок был моим требованием. Есть еще и просьба — помнишь?
Дождаться ответного кивка: помню.
И потом обвести их глазами: словно зал ледяных скульптур. Никто ничего не хочет сказать. Никто ничего не понимает.
Потому что этого же просто не может быть — чтобы кто-то отдал вместо чего-то — себя. Собой заслонил подземный мир!
Молчат кифары у Ифита и Аполлона — с них даже такие песни не просятся…
Всё сказано. Всё кончено.
Правьте. Живите. Детей рожайте.
Мне — невидимке — пора.
Голова брата провожает меня широко распахнутыми глазами. Наверное, нужно превратить во что-нибудь тело — новое дерево… новое море. Зевс догадается, не маленький.
Да и на Олимпе все как-нибудь устроится, а в подземном мире…
Что в подземном мире?
Они стояли, понурив головы. Молчаливая, полная почтения свита. Кто-то на колени опустился, кто-то бросал цветы под ноги, а кто-то так и черепа — почтение выразить.
Провожали своего Владыку. Оставившего вольный мир — вольным. Променявшего его на себя. Поставившего подземный мир вровень с небом и морем.
Надрывный вой в отдалении — показалось, наверное. Может, я иду слишком быстро. Бреду, будто во сне — это Стикс торопит: титанида сдерживает воды собственной реки, и мне некогда смотреть на виноватую физиономию Гипноса, на серьезное лицо Гекаты, пораженное — Нюкты…
Нечего удивляться: никто не мог поверить, что так будет. Я, например, до последнего не верил, что это сделаю. Не скорбите: вам не о ком. Я недолго правил. И больше править не смогу: все ведь знают, что из Стикса не возвращаются.
Был царь, да весь вышел.
Потому вы остаетесь позади — внезапная, молчаливая, хмурая подземная стража. Потому что впереди плещут о берег волны, с которыми мне предстоит свести тесное знакомство. И вот, мне бы сейчас поговорить разве что с одной. С той, которая должна быть за плечами: поселилась там, потому что там все так правильно началось.
Жаль всё же — что так заканчивается.
Наверное, она ушла, чтобы не видеть этого. Ананка моя. Сбежала из-за плеч, бормоча, что я бездарно дрался.
Так что теперь здесь только я. Да еще ледяные, вязкие, черные воды, медленно тянущие ко мне руки в жутковатом объятии.
Обещающие вечную, незабываемую ласку.
Только я, они, да еще…
— Зачем ты солгал? — спросила она, поднимаясь с камня. В руке тускло блеснул мой хтоний.
Губы у неё были искусанными, а глаза — сухими и зеленели ярче драгоценных камней.
Хотел Ананки? Получи, Кронид.
Вот она — рассерженная, обвиняющая… прекрасная.
Ну, и что ты ей ответишь? Потому что всю жизнь лгал, начиная от того самого пророчества? Потому что моя жизнь дешевле всего подземного мира, потому что я привык — меньшей кровью?
— Ты сказал, что исчезнешь. Но это… — она кивнула на вязкую, ледяную реку. — Это на девять лет. Только на девять лет. Ты вернешься. Ты же вернешься?
— Мне поклясться тебе Стиксом?
Ты не захочешь увидеть, каким я могу вернуться, Ананка моя. Там не только девять лет страшного, ледяного сна — там девять лет смертности. Старости.
Возвращаться мне стоит разве что на поля асфоделей — может, они и примут меня с радостью.
— Не надо клясться. Просто скажи — и я поверю. Дай надежду…
— Надежда прячется где-то в сосуде титана Япета, дитя. В мире ее немного.
И к чему она тебе, Кора? У тебя впереди — свадьба с Аполлоном, счастье, дети… Зачем ты стоишь над ледяными водами, которые уже торопят и тянут руки — к чему просишь меня вернуться?