Спиной к Аресу, лицом ко мне, так что показалось — мать заслоняет непутевого сына.
— Аид! Неужели наш сын вновь разгневал тебя?! Умерь свой гнев, прошу — я уверена, он не таил ничего злого…
Выдохнул — с немой благодарностью к жене. Испарил из руки лук (откуда там лук?! Я что — был настолько близок..?). Позволил себе корявое подобие улыбки.
— Радуйся, Гера. Наш сын решил показать свою удаль в битве с Гефестом. Неудачно, так что мне придется подучить его сражаться…
— Не тебе меня учить, — прошипел из-за материнской спины Арес.
Гера обернулась. Теперь стояла спиной ко мне. Так что показалось — жена заслоняет непутевого мужа.
— Хаос Животворящий, да что же это?! Это так Гефест? И перед самым пиром у Зевса — ну, как же вы так схватились, ты же знаешь, какой сегодня день, ох… плечо болит? Пойдем, пойдем, нужно скорее протереть раны нектаром и амброзией, лишь бы только на лице меток не осталось, ну, что же это такое…
Я не стал слушать, как Арес бубнит разбитыми губами, что обойдётся без помощи. И что вообще — плевать ему, как он там будет выглядеть на пиру. И что вообще Гере лучше отпустить его гиматий, ибо он не несмышленный мальчишка…
Знал, чем закончится. Горячим: «Кто же ты тогда, Арес? Сколько раз я тебе говорила — не заставлять отца гневаться?»
Ушел из разгромленного мегарона.
Отношения с сыном складывались — хуже некуда.
Просто принимать свою Ананку, когда сын мал, лежит в колыбельке и тянет к тебе ручки. Сказать: я выращу, я буду любить, я дам ему всё…
Когда сын взрослеет и всячески показывает, что недрагоценному папаше осталось недолго — смириться с Ананкой почему-то труднее.
Может, я мало старался, не знаю. Сейчас помнится — вроде бы, и себя не в чем упрекнуть: и времени сыну — побольше, и ласки — сколько могу, и подарки, и разговоры, и сказки, и осторожно, очень осторожно, без суровости — к шалостям…
Наследник все же. Единственный. Пророчество, не пророчество…
Потому я старался дать ему все, чего не было у Афины. И вот, получи: Афина на Олимпе, Арес — старается с Олимпа сбежать, Афина помогает и знает все о царстве — Арес знать ничего не желает.
Афина же его и во всех видах боя уделает.
Может, за всеми моими попытками — научить его быть колесничим, и метать копье, и сражаться на мечах, и стрелять — слишком ясно слышался грохот пророчества: «Тебя свергнет сын, сын, сын…»
Я давил его и напоминал, что еще есть время, что я люблю наследника и я не мой отец… Но кровь Крона голосила в венах, рыдала каждой каплей, и черные глаза сына — слишком мои глаза — смотрели каждый раз — двумя неотвратимостями.
Я пытался. Сын тоже пытался — по-своему.
— Хочешь научиться стрелять, сынок?
— Не хочу.
— Почему? Твой отец лучник.
— Я не мой отец.
— Лучник и Аполлон. И даже Уран-небо!
— Ну и что?
— Тогда каким оружием ты хочешь владеть?
— Никаким.
Когда это случилось? Куда исчез беспечный смех малыша, который тянул руки к отцу? Который доверчиво цеплялся за мой гиматий? Просился со мной в конюшню («А меня на колесницу поставишь?») Когда?!
В шесть его лет? В семь? В девять?!
Но он начал сперва ломать луки и выбрасывать мечи, и прикапывать копья в саду. Мастерству колесничего учился, но у Гелиоса («Он — лучший»). Если я пытался рассказать ему о царстве — затыкал уши. Потом просто забивался в угол и сидел там, глядя исподлобья.
Сражаться научился, уже когда начались драки с Афиной. Бросил мне коротко: «Я хочу владеть мечом и копьем». Освоил навыки — и начал оттачивать в ежедневных стычках со всеми.
Исчезал, прятал глаза или смотрел с затаенной ненавистью (за что?!). И перечил во всем, до мелочей.
Что уж говорить о крупных ссорах.
Так, что искушение взять лук и… закончить возникало в третий раз только за этот год.
Спасала — его и меня — только Гера. Заслоняя сына от отца. Заслоняя отца от сына. Кружила, будто птица, по дворцу, почти не отлучаясь. И — вмешивалась, разводила, смягчала ссоры…
Мерила испуганным взглядом мое лицо — каждый раз, даже если трехлетний сын просто амфору расколотил: не передумал? Не буду глотать наследника?
Когда Зевс предложил женить Ареса на Коре — она обрадовалась. Даже несмотря на то, что это Зевс. Мол, будет у мальчика свой дворец, подальше от папашиного — может, хоть полгода не сцепятся.
Может, хоть полгода не придется становиться щитом — между двумя клинками.