— Радуйся, — весело сказал, — богиня.
Чем и исторг у Разумной огорченный вздох. Потому что — ну правда же, тут ждешь судьбу для всех, а вылезает какой-то…
Правда, собой недурен, — отметила Метида, глянув искоса. Глаза — чернее ночи, скулы — острее лезвия меча, брови вразлет, черные волосы укрыли плечи. Взгляд — смелый и пытливый. Плечи прикрыты шкурой черного леопарда, в волосах листья запутались, лук в руке — такой обшарпанный, что тронуть побоишься.
Ладно, приодеть, причесать, подучить… может, и выйдет Судьба.
— Подойди же, о меткий, — богиня разума приосанилась, постаралась согнать с лица строгость. — Как тебя зовут?
— Это зависит от того, кто зовет.
И улыбнулся — ускользающей, таинственной, убегающей улыбкой. Скользнул черными глазами — просветил насквозь.
— Так скажи мне, как звать тебя.
— Можешь — Стрелок. Можешь — Охотник. Можешь — Аид.
— Невидимый?
— Был невидимым. Сейчас вот из кустов вылез — видим. Ты видишь меня, богиня?
Я вижу судьбу, — хотела сказать богиня Разума. Промолчала.
Повернулась, махнула свите — отойдите подальше. И вы там, нимфы — хватит капать слюной, все равно вам тут ни кусочка не достанется.
Проверим, насколько ты меток, охотник-невидимка, — подумала Разумная.
— Скажи мне, о Аид… не слышал ли ты случайно о потерянном сыне Крона?
— Климен который? — тут же откликнулся спаситель. — Так кто о нем не слышал. У нас тут куреты только недавно в щиты лупить перестали — они, знаешь ли, медленно останавливаются… весь остров вот гадал — почему умолкли. Мы тут уже привыкли.
— А ты… не видел его?
— Кроненыша? Так кто ж его не видел. Говорят, он тут в обед по лесам и горам шествует. Сам — в царских одеждах, в руке — меч огромный, на голове — венец. И свита за ним. Сатиры, знаешь ли, нимфы с песнями…
— Правда? — Метида дернула углом губ — не поддаться бы смеху. Богине разума не к лицу пустые смешочки. Беззаботность, улыбочки, ужимочки — глупости для тех, у кого пусто внутри черепа. — Так опиши мне его. Красив?
— Ну… смотря на чей вкус. Рыжий весь, это да. Да и рожа вся рябая, будто по ней кони Гелиоса танцевали. А сам — величественный такой…
И сверкнул белыми зубами в задорной улыбке. Метида с трудом сдержала ответную. Нахмурилась.
— А ты, значит, из местных?
— Местнее некуда. Хожу тут, понимаешь… тропки разведываю. А, да, Амалфея! — из кустов высунулась недовольная козья морда, вперилась подозрительным взглядом желтых глаз. — И коза еще.
— Хорошо, — ответила Метида, и уголки губ предали ее — приподнялись слегка.
…и не заметила, как провалилась в черноту взгляда.
«Хорошо?»
«Ты владеешь искусством обмана, юный Климен. Скажи, кто обучил тебя этому?»
«Учиться нужно дуракам, которые ничего не видят. Ничего не знают. Тем, кто умеет видеть — достаточно пошире раскрыть глаза. Смотреть. Брать примеры».
«С кого берешь примеры ты, сын Реи?»
«С птиц, которые притворяются листьями. С трав, которые делают вид, что они неядовиты. Лучнику приходится вглядываться как следует, богиня. Вглядываться в суть. Чтобы… не промахнуться».
Взгляд его был стрелой. Острой, разящей. Бьющей без промаха.
— Значит, — сказала Метида вслух, — ты тут охотишься.
— Как эти, которые там…? — судьба в шкуре пантеры оглянулась туда, где визжали псы и перекрикивались охотники. — Что ты, о богиня. Я тут так… играю.
— А не взросл, чтобы играть?
Юноша ухмыльнулся. Потрогал пальцем гадину, в горле у которой больше не торчала стрела. Куда, интересно, делась?
— Игры, богиня, могут быть разными. Главное — знать, для чего играешь. Как и в охоте главное — не за кем охотишься, а зачем. Зачем ты охотишься, великая богиня?
— Я… — и осеклась, остановилась, споткнулась о прищур взгляда. Недетского взгляда, неюношеского.
«Зачем ты… охотишься на меня?»
«Будущим царям нужны наставники».
«А кто тебе сказал, что я буду царем? Или что я хочу им быть?»
«Но ты хочешь свергнуть своего отца. Я — богиня разума и могу научить… подсказать».
«Подсказать, как смотреть, подсказать, как стрелять, подсказать — как свергнуть отца. Чего я буду стоить, если мне все время будут подсказывать?»
Метида вдруг почувствовала себя странно юной. Дочь Океана стояла перед юнцом — сыном Реи Звездоглазой. Ёжилась под пронзительным взглядом будущего.
И ощущала себя легкомысленной девушкой, которая ничего не может дать тому, кто стоит напротив.
Ни решимости. Ни мудрости. Ни зоркости.
Ни окрылить, ни направить — дойдет сам. Может, собьет в кровь колени по пути. Но дойдет.