— Когда? — вот все, что ты спрашиваешь.
— В полдень, — и удовлетворенный, короткий кивок. На воспоминания хватит времени.
На то, чтобы сладостью прошлого заглушить и позор, и боль настоящего.
— Они будут смотреть?
Они — это Зевс, Афродита, божки, сатиры, титаны… Киваю — будут. Казнь должна быть публичной. Такой — чтобы каждому впечаталось, чтобы было — кому передать аэдам. Конечно — они будут смотреть…
— Ты не спросила — что они увидят.
Затрепетали ресницы. Гера недоверчиво вперилась в мой шлем — легкий, стрельчатый шлем Аида-невидимки, который я протянул ей. Перевела взгляд на меня недоверчиво.
— Предлагаешь бежать?
— Предлагаю стоять. Или сидеть. Можешь, конечно, и в темнице отлежаться — выспаться после встреч с любовником… Но ты разве хочешь пропустить собственное бичевание?!
Если уж тебя однажды назвали Мудрым — у тебя одна беда: никто тебя не понимает. Скажешь что-нибудь — а вокруг все глазами хлопают: ты что вообще такое завернул? Афина вот жаловалась, что нечасто можно хороших собеседников найти…
Посмотрела бы она на меня сейчас.
— Климен, муж мой… не посетила ли тебя Лисса-безумие?
— Она хотела и даже напрашивалась на визит. Но я его отложил — семь дней назад, ты что, забыла?
— Тогда какая-нибудь из муз?
— Музы — удел Аполлона, женушка.
— Тогда, о муж мой, скажи — не посетила ли тебя покойная твоя кормилица Амолфея и не ударила ли она тебя во сне… куда-нибудь? — блеснула гневной синевой в глазах. — О чем ты говоришь, Аид? Что ты собрался делать?
Как маленькая, в самом деле — столько лет прожили, а она будто бы меня не знает.
— Лгать.
— Поставишь вместо меня служанку? Или набросишь морок? И ждешь, что все поверят? Муж мой, ты самоуверен: Зевс мигом раскусит обман. Как и Фемида, и остальные…
Ну вот, вернулась Гера, куда, спрашивается, отлучалась? Брови нахмурила, расхаживает по камере и вовсю держит речь — какой я неосмотрительный и как именно следует ее казнить, чтобы никто не подкопался.
Я молчу и хмыкаю, проворачивая в пальцах толстый флакон из черного вулканического стекла.
Все на Олимпе слишком привыкли, что Климен Милосердный на самом деле — безжалостный.
Об изворотливости Аида-невидимки все на Олимпе давно успели позабыть.
— Радуйся, Прополос.
Слово сползло с губ змеёй — шипящей, холодной. Затрепетало язычком, кануло во мрак.
Здесь, на тайных тропах возле Стигийских болот, даже слова оборачиваются змеями. Надышишься здешнего тумана побольше — и сам брякнешься на пузо, поползешь, извиваясь, в трясину.
Под ногами кишели гадюки. Разевали пасти — приветствовали Владыку от всей своей змеиной души. А может, не приветствовали. Может — спрашивали: ты что тут забыл, Милосердный и Справедливый? Тебе положено — на Олимпе. А здешние тропы вообще-то никому особенно неведомы.
Может, только одному отшельнику-лучнику, который когда-то взял это себе за правило — шастать по тайным тропам.
Или Трехтелой Гекате — когда она направляется куда-то без свиты, по своим колдовским делам. Идет… плывет… и гадюки стекаются к ней ручейками — лизнуть трепещущими язычками ноги в алых сандалиях.
Прыгает язычок факела в воздетой руке. Усмехаются два тела — кровавые улыбочки под вуалями… Третье серьезно и почтительно — рассыпает жемчугом ложные приветствия.
— Как мне не радоваться, когда такая честь… сам Владыка Олимпийский… в нашей скромной вотчине… не заблудился ли ты, Владыка? Может — ты спешишь к своему брату, Великому Посейдону?
Его Владыкой назвать — язык отсохнет, Трехтелая?
— Нет. К нему я не спешу.
— Тогда ты здесь, чтобы узнать будущее?
— Оно известно мне.
Да чего там — нужно спросить, кто этого самого будущего не знает. О нем после памятного пира с предсказанием последние сатиры на пьянках рассуждают: «Так это когда Арес папашку-то?»
Три смешка свиваются один, скользят и плавают по туману.
— Ты и правда велик, Владыка. Потому что я не вижу твоего будущего… не вижу в гаданиях и огнях. В моих котлах — чернота, похожая на воды Стикса. Поэтому ли тебя назвали Аидом? Чего же ты хочешь, Аид-невидимка? Чтобы я увидела любовника твоей жены? Рассказала — кто он? Чтобы я дала тебе яд, который убьет его в мучениях — все мужья просят яды, чтобы смазать ими хитоны неверных жен, а жены — просят для неверных мужей… Ты пришел сюда за моим варевом, Кронид?