И еще пролилось из памяти: мальчишка в изодранном хитоне борется с козой. Та разошлась, несется, торопится боднуть в бок.
И мальчишка уходит, обтекает — неуловимый, как ветер, у которого учился, как птицы, как море…
Клацнули клыки — неподалеку от носа. Показалось даже — вылеплены из тьмы. Будто сами Темные Области ожили, смотрят горящими точками глаз, кидаются, глухо ворча…
За ветром, за морей, за солнцем… за невидимкой.
Я — Аид-лучник, сын Крона, выросший на Крите. Судьба своего отца. Нелюбимый сын любимой матери. Лжец, мудрец и странник.
Ты не удержишь меня, тьма, которая решила, что она — пес. Хочешь — солгу тебе, что я это ты? Среди моих учителей была и Ата. Могу ударить мечом — здесь они зачем-то звенят под ногами. Кто только рассыпал, по Темным-то областям?
Но рука тянется за другим, тянется — чтобы взять привычное, выкованное по мне…
Мы играем в догонялки — я и темная туша. Вспыхивают багровые точки — то там, то здесь, сколько там голов у этой твари, или она просто повсюду? Кружится вместе со мной. Выглядывает из-за валуна, возле которого лежит холм, выскакивает из ямы, окруженной языками пламени… или там только что не было ямы? Наскакивает, пытается рвануть клыками, потом настороженно кружит опять.
Всё сверлит взглядом, почему-то даже кажется — знакомым. Настороженным, тяжким взглядом, норовящим придавить плечи не хуже, чем валун. Кого видит? Безоружного воина, озирающегося во тьме? Мальчишку с Крита, только подросшего немного? Юношу, губы которого вот-вот шепнут: «Ты хотел меня видеть…»
Воин приник к скалам — обломкам каменного крошева. Мальчишка застыл, каверзно усмехаясь. Стоит юноша — лакомая добыча. Ни брони, ни шлема, ни оружия. Только лицо чуть белеет — окружено мраком волос.
И пальцы тянутся — за привычным средством: не мечом, не луком…
За приказом.
И прыгнувший пес получает по зубам. Не мечом, не луком.
Куском собственной вотчины, услужливо выросшим из земли. Было ровное поле — стало колонной, в которое сын Тифона с хрустом въехал мордой. Рыкнул, мотнул головой — и чуть успел ее отдернуть от рванувшегося из-под земли толстого шипа.
На Темных Областях настала весна: черная, выжженная земля процвела местными растениями. Острыми обломками, вершинами пик, листьями копий. Засеребрилась цепями и шипами, обильно украсилась бутонами огненных ям, выпустила из себя тучу ядовитых скорпионов.
Словом, щенку гулять и радоваться. Отродье Тифона и Ехидны, кажется, оценило: прошагало по скорпионам, смяло пики, вихрем пронеслось, разрывая цепи, наподдало лапой по горящим углям — те взвились с воздух тучей искр.
Потом точки приблизились. Мигом — без звука. И показалось — я все-таки сумел его рассмотреть: угольно-черный пес стоял напротив, иронично ощерившись и покачивая головой, как бы говоря: «Ну, и кавардак же ты тут навел, невидимка».
Тихо фыркнул.
Ткнулся сухим, горячим носом в ладонь — сгустком мрака и тьмы. Втянул в себя лепёшки, будто — в водоворот.
Пропал.
Темные Области ложились под ноги мягче родного Крита — угодливая бесконечная свалка, готовая на все — только прикажи…
Трёхтелая ждала на тропе.
Поворачивала в пальцах темный флакон из вулканического стекла.
Смотрела задумчиво — не таинственно.
— Зачем он тебе? — спросила, когда я протянул руку.
— Я говорил, что собираюсь лгать — разве ты не услышала меня, Трехтелая?
— Ты говорил внятно, Кронид. Я расслышала. Зачем тебе мое варево? Разве не можешь ты лгать без него? Не можешь приказать — чтобы они поверили?
— У меня нет зелий, Трехтелая. Колдовских трав и заклятий. У меня нет даже — колдовских сил, как у тебя.
— У тебя есть право, Кронид. Иногда оно бывает важнее любых сил.
К чему ты сказала это, Трехтелая? Почему не торопишься передать флакон? Что ищешь за моими плечами, на Темных Областях?!
Какое право у меня есть?
Передала все же — я почувствовал холодную тяжесть в ладони. Кивнул на прощание, зашагал прочь по узкой тропе, омываемой ароматом асфоделей.
Взошел на утес, с которого так хорошо виден был подземный мир. И окинул его взглядом — черно-огненную чашу, исполосованную реками. Тоскливый дворец на острове, ощерившаяся пасть Тартара, и вязкость стигийских болот, и фигура с тремя телами замерла на распутье — богиня перекрестков в своей стихии.
И подполз, жмется к ее ногам трехголовый пес… так у Цербера три головы?! Ах да, еще и дракон из задницы? Так а с кем же я тогда… кого же я тогда…
Пожал плечами — шагнул к себе, на Олимп, обратно.