Засучил рукав на правой руке, показывая страшный неровный шрам.
— Одолев курбаши, я не знал, с кем только что схватился. А как узнал, то похолодел весь, — рассказывая, грабитель скрипнул зубами, скривился. Значит, и впрямь, непростые воспоминания, получались. Его аж корежило при рассказе. — Оказывается, моим пленником стал не простой курбаши, обычный командир сотни воинов, а сам имам Шамиль, предводитель всех непокоренных горцев на Кавказской линии и наш наиглавнейший враг…
Случая исповедь, Пушкин с нескрываемым интересом присматривался к поручику. Не раз и не два ловил себя на мысли, что такой человек мог бы ему пригодиться. При его планах нужен будет расторопный и сообразительный помощник, на которого можно будет положиться, в том числе, в довольно щепетильных ситуациях. Едва не нутром чувствовал, что у него скоро появятся немало завистников, недоброжелателей и откровенных врагов. В одиночку с ними точно не справиться.
— … Когда же на своем горбу дотащил его до перевала, то отпустил, — мужчина вздохнул, опустив глаза. — Понял, что неправильно сделал. Влез в его дом ночью и напал, как разбойник. Не так нужно свою доблесть доказывать… А он взамен подарил свой дедовский кинжал, да к себе позвал. Сказал, что такому отчаянному храбрецу самое место подле него. Обещал осыпать золотом, целую княжну в жены и тысячу воином под мое начало.
У Александра аж в горле запершило от такого поворота. Выкрасть вражеского командующего и потом запросто его отпустить. Его же за поимку имама Шамиля, фанатичного врага Российской империи на Кавказе, на руках стали бы носить. Про награды и очередной чин и говорить было нечего. Самому императору бы доложили. В самом деле, русская душа, необъяснимая, до ужаса жестокая и в то же время бесконечно милосердная. И как такое могло в ней сочетаться? Огонь и вода, черное и белое.
— … Вернувшись в крепость, я вызвал Вельяминова на дуэль, на которой и зарубил его шашкой. После этого все и пошло под откос, — он махнул рукой, глаза откровенно заблестели. — Со службы отправили в отставку, считай, что выгнали. Грозились золотое оружие отобрать, да я не дал. Дома младший брат на дверь показал. Сказал, что родовое поместье ему завещано, а меня там никто не ждал. Кинул мне в зубы сто рублей и кивнул на дорогу… Вот такая моя исповедь, — голос дрогнул. — А теперь зови своих слуг. Я их немного пристукнул, должны уже очухаться. Пусть мне руки вяжут и везите в город. Устал я, как пес неприкаянный бегать. Покоя хочу, хоть и в кандалах.
И тряхнув, вытянул руки вперед. Мол, вяжи их веревками.
Но Пушкин покачал головой. Что он дурак, такого человека терять? Это же боевой офицер, отличный стрелок, с обостренным чувством справедливости. Такой точно никогда и ни за что не продаст. Нападут, костьми ляжет, но никого не пропустит.
— А, знаешь что, друг любезный, — заговорщической улыбкой улыбнулся Александр. — Пошли-ка ко мне на службу. Деньгами не обижу, работа интересная, добрая.
Не видя в глазах особого энтузиазма от предложения, Пушкин продолжил:
— Может придется и шашкой помахать, и из пистолета пострелять в нехороших людей, в очень нехороших людей.
— А ты кто таков есть? — прищурился несостоявшийся грабитель. Похоже, серьезно раздумывал, а не согласиться ли ему на такое предложение. — Может сам такой же разбойник?
Пушкин улыбнулся так, что в возке светло стало. Давно ждал этого вопроса.
— Я? Я, любезный, Александр Сергеевич Пушкин. Может слышал? Ты челюсть-то подбери…
Почтовая станция, около ста верст от Пскова
Уже опустилась ночь. Постояльцы, приезжие уже давно спали: одни, побогаче, в комнатах, остальные в гостиной вповалку. Изредка начинали брехать псы во дворе, чуя, кружащих рядом, волков. В конюшне тихо ржали кони.
Несмотря на утомительный путь Пушкин никак не мог заснуть. Ворочался из стороны в сторону, утопая в пуховой перине. Из головы никак не шел этот поручик и его история.
— Вот уж в самом деле, очарованный странник Лескова! Мятежная душа покоя ищет, находит лишь скитаний путь… Какой-то блокбастер, в самом деле.
Он медленно поднялся с постели и замер. Его фигура, освещенная лунными лучами, напоминала, погруженного в свои думы, мыслителя.