Сейчас же, к своему собственному удовольствию, поэт оказался предоставлен самому себе, и наконец-то мог вплотную заняться своими планами.
Первым пунктом у него стояла работа над романом о новом Герое для этого времени, которого еще не знало русское общество. Вот-вот выйдет роман Лермонтова «Герой нашего времени» с его неприкаянным, мечущимся из стороны в сторону, Печориным, и Пушкин должен был в пику ему представить другого героя. Не картонного, живого, привлекательного, талантливо прописанного. Герой должен стать прямым, как стальной рельс, пробивным, как танк.
— … Никаких метаний, сожалений… Это будет новая «Как закалялась сталь», от которой станет кровь в жилах кипеть, — продолжал размышлять над характером своего героя Александр, с самого утра прохаживаясь в гостиной. Типаж героя уже сложился в его голове, и осталось лишь облачить его в оболочку из слов. — Только черное и белое, только плохое и хорошее, чтобы сразу расставить все точки над «и». Да, да, именно так…
Поэт намеренно шел на упрощение, сужая всю палитру человеческих чувств до самых ярких.
— Оставим сопли для Достоевского с его «Преступлением и наказанием»! Пусть будет просто, пусть не будет той глубины, чем так кичатся другие! Пусть! Главное, пример! Герой должен стать звездой, к которой будут тянуться, о которой будут мечтать, с которой будут сверять свои поступки!
Проговаривая вслух свои мысли, Пушкин рубил рукой воздух, словно мечник клинком. Нарастающее возбуждение было верным признаком накатывавшего «приступа творческой лихорадки», во время которой поэт мог часами работать, как одержимый, не замечая ни времени, ни усталости. Он даже не рассуждал, не подбирал нужные слова, не мучился над слогом и сюжетом. Казалось, все уже было кем-то и где-то написано, а ему предстояло все это лишь перенести на бумагу.
В такие минуты к нему, вообще, было страшно подходить. Александр выглядел взбудораженным, наэлектризованным: глаза бешенные, движения порывистые, с губ то и дело срываются обрывки слов, предложений. Он то резко мерил комнату шагами, то неожиданно бросался к столу и начинал судорожно что-то писать. Перо отчаянно скрипело по бумаге, нередко ломалось, в воздух летели брызги чернил, обрывки бумаги. Пушкин творил…
Взбудораженный идеями, образами, поэт чувствовал, что в итоге должно получиться. Уже сейчас, когда была написана лишь пара страниц, остро ощущал, какие невероятные по силе эмоции станет будить герой в его современниках.
— … А им нужен такой Герой, очень нужен… Эдакий Данко, с одной стороны недосягаемый, а с другой стороны очень притягательный, светлый, идеальный… Он покажет, как и что нужно делать…
Эта потребность в образце, в направлении, царившая в обществе, в умах людей, чувствовалась, как никогда. Поэтому с таким искренним интересом и жаждой и был воспринят лермонтовский «Герой нашего времени», в котором многие увидели отражение себя, своих близких и знакомых.
— Да, да, именно так… Я покажу им не просто Героя нашего времени, а мечту, в которую не стыдно и поверить, — поэт уже не просто метался по комнате, а самым настоящим образом «летал», едва не чувствуя позади себя крылья. Этот полет фантазии окрылял, раскрывая перед будущим романом невероятные перспективы — известность, подражание. — Это будет мечта, красивая, правильная, светлая. Мечта о настоящем Герое…
Поэт вдруг остановился, словно наткнулся на что-то невидимое.
— А, собственно, что за герои сейчас есть? На кого им всем равняться? Да, на кого? — вдруг задумался Александр, словно споткнувшись в своих рассуждениях. — Какие у них всех есть примеры? Мой Евгений Онегин? Этот вечно скучающий и во всем разочаровавшийся брюзга⁈ Тот, кто пристрелил собственного друга из-за глупости, самой настоящей прихоти — мнения света, условностей…
От избытка эмоций Пушкин даже пнул подвернувшийся под ногу стул, чем изрядно напугал спавшего там рыжего кота. Отправленный в полет кот, со страху издал жуткий вопль, грохнулся на пол и со скрежетом когтей умчался прочь.
— Что это к черту за герой⁈ Да, талантливо написано, да, красиво все выглядит, но героем здесь даже не пахнет!
В таком ракурсе Онегин уже выглядел в высшей степени неприятным, даже отвратительным.
— А кто еще? Лермонтов со своим Печориным вот-вот появится. Этот тоже хорош, не лучше моего Онегина… Какой-то рыцарь печального образа, бродит по стране неприкаянным, творит, не пойми что…