Дорохов недоуменно вскинул голову. Не сразу понял, о каком таком герое говорил Пушкин, а как понял, то пошел пятнами.
— Я… Александр Сергеевич, я не готов, — в недавнем прошлом боевой офицер, не побоявшийся в одиночку лезть в горный аул с вооруженными до зубов горцами-вайнахами, вдруг стушевался. — Может я останусь здесь?
— Отставить скромность! — но поэта уже было не остановить. Раскрасневшийся и с блестящими глазами он уже «закусил удила». Будничная рутина уже давно стояла поперек горла, и ему жутко хотелось праздника, развеяться, а повод был просто железобетонный. — Кто, как не герой войны, настоящий храбрец, должен поздравлять милых дам с таким праздником⁈ Вперед, труба зовет! Одеваться, бриться, стричься, чарочку вина для храбрости и вперед…
Изобразив стук копыт и фырканье боевого коня, Пушкин умчался. Дорохов же, пожав плечами, со вздохом последовал за ним.
Псковская губерния, с. Тригорское
Женщина сидела в глубоком кресле-качалке, ноги укрыты теплым пледом. На коленях лежало круглое пяльце с вышивкой, над которой шустро скользила иголка с цветной ниткой. Нет-нет да и посматривала в окошко, но, увидев ту же самую безрадостную картину весенней слякоти и грязи, вновь склонялась над рукодельем.
— А времечко-то бежит вскачь, не остановишь… — грустно вздыхала Прасковья Александровна Осипова, владелица Тригорского, погруженная в мысли о своих быстро повзрослевших дочерях. На вышивку она почти и не глядела. Давно уже так приноровилась: думаешь о чем-то своем, а руки, словно живут своей собственной жизнью. — Вроде бы недавно только были крохи, в платьицах бегали, просили на лошадке покатать, а сейчас уже выросли. Одни замужем, другие — на выданье…
Старшенькие дочери — Анна и Евпраксия — около месяца назад приехали мать и сестер навестить. Навезли гостинцев, подарков, всем досталось, с улыбкой вспоминала Осипова. Уже замужние дамы, степенные, а, как дома оказались, словно в детство впали — смеялись, радовались. Гляди на них и младшие сестры расшалились, устроили целое представление.
— Так ведь и Машеньке с Катенькой скоро замуж пора, — снова она вздохнула, вспомнив о возрасте еще двух дочерей. — Одной уже семнадцать, а второй почти тринадцать. Заневестились мои девочки… Тоже думать нужно…
Мысли плавно свернули в другое более практичное русло — о приданном для младших дочерей, которых босыми и голыми замуж ведь не выдашь. Одно дело хорошую партию для них найти, а другое, не менее важное — собрать такое приданное, чтобы не стыдно было.
В голове закружились десятки цифр — версты полей и лесов, число крестьянских семей и хозяйств, число пудов зерна и картошки, ведер вина с собственной винокурни, счета в банке, ассигнации под матрасом.
В какой-то момент Прасковья Александровна оторвала задумчивый взгляд от вышивки и снова посмотрела в окошко. Вроде бы все, как и всегда — голый деревья сада, черная жирная грязи и пустынная дорога, уходящая в сторону соседского поместья. Хотя…
— А это еще что такое? Что еще за гости? — удивилась она, заметив вдалеке двух всадников. Не было никаких сомнений, что направлялись они именно в Тригорское, хотя никаких гостей здесь не ждали. — Странно, чтобы в распутицу кого-то на улицу понесло. Подожди-ка, подожди-ка…
Отложив в сторону пяльца, помещица привстала и подошла к окну ближе. Приглядевшись, поняла, что первый всадник ей определенно знаком.
— Сашенька, точно Сашенька Пушкин! — улыбнулась она, узнав и жеребца особого расцвета, и самого всадника по характерной посадке. — Чего это он? Неужели случилось что-то…
К Александру она питала, самые что ни на есть материнские чувства, относясь к нему с особой теплотой. Всячески поддерживала [несколько раз, когда у него случились неожиданные финансовые затруднения, сразу же ссудила его деньгами], при каждой встрече живо интересовалась его делами. Узнав о его скорой свадьбе, специально поехала в столицу, чтобы познакомится с его избранницей. А когда его матушка скончалась, взяла на себя все расходы и заботы.
Тем же отвечал ей и Пушкин, считая своей второй матушкой. В многочисленных письмах так и писал ей: «божьим провидением у меня две матушки, чем я и неимоверно счастлив и горд». В каждый свой приезд в Михайловское поэт непременно посещал Прасковью Александровну с визитом, чтобы засвидетельствовать свое почтение, одарить столичными гостинцами ее и ее дочерей. О его особенном отношении к семейству Осиповых говорило и то, что многие жители Тригорского, да и само имение с его прекрасным парком, отчетливо угадывалось в героях и пейзажах романа «Евгений Онегин».