— Еще раз напоминаю, — хохотнув, глядя на такое усердие, Пушкин продолжил. Я вас взял с собой не просто так. Товар новый, никому еще не знакомый. Вот вы и поможете людям все увидеть…
Косметички, то есть удобные наборы самой простенькой косметики для повседневного использования, товар хороший, но и грамотный маркетинг никто не отменял.
— Сядете прямо тут, на особый стульчик. Рядом на раскладной столик постелите белую скатерть, на которой разложите пару наших шкатулок. Обязательно поставите то зеркальце, что я дал, — обе девицы жадно слушали, то и дело кивая головками в платочках. — Затем будете медленно, со вкусом прихорашиваться… Чего покраснели? Хотите сарафаны и бусики? — головки тут же синхронно дернулись.– Улыбайтесь, можете друг с другом разговаривать. Ведите себя просто, как будто на посиделки с подружками собираетесь. Смотрите в зеркальце, пудрите щеки, носики…
Пока ехали, Александр снова и снова проговаривал с ними то, что в будущем назовут продвинутым видом маркетинга — продавать, не продавая. Девицы должны были всем своим видом показывать, как удобно, хорошо пользоваться косметичками из Михайловского. Каждый, кто будет проходить мимо повозки, своими собственными глазами, увидит это сокровище, и, скорее всего, захочет купить.
— Прошка, а теперь твоя очередь… Повторим, о чем мы вчера говори. Здесь четыре вида шкатулок для разных покупателей, — Александр поочередно тыкал пальцами в ящики с товаром. — Это самые простые косметички, будешь продавать по рублю. Здесь лишь пудра и карандаш-контур. Шкатулки с пудрой, карандашом и тенями стоят уже по пять рублей. Вот эти по десять. А вон тот ящик даже не вытаскивай — там самый дорогой товар для особых покупателей… Миша, будь добр, проследи.
За этими наставлениями они не заметили, как и добрались до Энска, который, честно говоря, совсем не впечатлял.
Первыми показались неказистые крестьянские избенки с покосившимися изгородями. Кое-где стояли домишки посолиднее — из толстых бревен, с добротными сараями, крытыми свежей соломой. По извилистым тропам, протянувшимся между избами, бродили коровы с выпирающими от бескормицы боками, голодные псы [ весна — самое тяжелое голодное время для крестьянина и его скотины, когда от накопленных запасов уже мало что остается; даже корову, главную ценность в хозяйстве, уже нередко кормят соломой с крыш].
Вдалеке виднелись золоченые маковки Свято-Михайловского храма. Рядышком сверкали на мартовском солнышке черепичные крыши редких каменных зданий, образующих всего лишь пару улиц. Сами дороги, разбитые повозками и каретами, больше напоминали болото. Ближе к домам и заборам жались деревянные тротуары с хлипкими поручнями, по которым ловко пробирались горожане.
Повозки, что двигались перед ними, начали сворачивать вправо, к большому пустырю. Отсюда уже видны были громадные качели, на которых кто-то с радостными визгами раскачивался. Возвышались пара ярких шатров то ли заезжих циркачей, комедиантов, то ли цыган.
— Слав тя Господи, добрались, — Прошка поднялся и, посмотрев в сторону храма, истово перекрестился. — Думал, ужо утопнем тутась…
Со всех сторон тут же тянулись самые разные запахи, сплетаясь в нечто совершенно невообразимое. Справа тянуло ароматными пирожками с капустой, мясом, рыбой, отчего рот сразу же наполнялся слюной. Слева пахло пряными мочеными яблоками, красовавшимися желтыми боками прямо в дубовых бочках. Сзади догонял особо ядреный запах конского навоза, тут же перешибавший все остальные запахи и ароматы.
Причудливую картину ярмарки особенно дополняли разнообразные звуки, то и дело прорезавшие воздух.
— … Яблоки моченые, хрустящие, сочные! За гривенник два ведерка отдам, — зычно кричал румяный мужик в распахнутом полушубке и заячьей шапке набекрень. — Подходи, а то все раскупят!
— … Пирожки с мясом, с капустой, с грибами! — с другой стороны его старался перекричать другой торговец, тащивший в руках здоровенную корзину с пирожками. Накрытые свежей тряпицей они источали просто умопомрачительный аромат, заставляя тянуться людей живо принюхиваться и облизываться. — Копейка два пирога! Две копейки — четыре…
— … Подайте, люди добрыя! Подайте, Христа ради, увечному сиротинушке! — звенел тонкий голосок попрошайки, неопределенного возраста и пола, тянувшегося ко всем и каждому с грязной шапкой. — Цельную неделю и маковой росинки по рту не было! Кушать страсть, как хотца. Не дайте пропасть, люди добрыя…
— … А-а-а-а! Украли, украли! Ловите, паскуду! — ревел, как оглашенный какой-то купчина, мчавшийся через толпу за юрким пацаненком. — Убью, убью!