«Его погубит любопытство,» — сказал однажды о Гиммлере Рем, но раньше любопытство Гиммлера погубило самого Рема: однажды рейхсфюрер повесил на двери своего кабинета фотографию Рема в весьма интимной обстановке с надписью «Не проходите мимо!»
Впрочем, сюжет фотографии был настолько интересен, что мимо и так никто не проходил. Когда Рем узнал об этом, Гиммлеру пришлось на несколько дней уйти в подполье, так как шеф штурмовиков был страшен в гневе и чтобы его пророчество не сбылось, пришлось его прикончить. После этого Гиммлер стал осторожней: свою коллекцию компроматов он больше не показывал никому, кроме Шелленберга.
Однажды, после очередного совещания в ставке, фюрер велел Гиммлеру задержаться. «Что за грязные слухи распространяет этот ваш Шелленберг о выдающихся деятелях партии?»
Гиммлер привык понимать его с полуслова. Через час на столе у фюрера оказались с любовью собранные рейхсфюрером СС досье на Бормана, Геббельса и Геринга, в которых было документально подтверждено все то, о чем простодушный Шелленберг болтал на каждом углу. В тот день Гиммлер допоздна засиделся у фюрера, взахлеб рассказывая о своей коллекции. После этого ни Борман, ни Геббельс, ни Геринг с ним не здоровались, а Шелленбергу на следующий день устроили темную в министерстве пропаганды, что, впрочем, его ничему не научило.
С тех пор Гиммлер зачастил к фюреру. Они запирались на всю ночь и сплетничали о своих боевых товарищах, перебирая фотографии интимнейшего характера, слушая невнятные магнитофонные записи и мерзко хихикая.
Мюллер просматривал доносы, отданные ему Кальтенбруннером. Некоторые из них были на самого Мюллера, и от этого у него портилось настроение. «С какими скотами приходится работать!» Он передавал такие доносы своему помощнику Шольцу, чтобы тот разобрался с их авторами.
Мысль о Штирлице не давала покоя. Мюллер массировал голову большими и указательными пальцами, но это не помогало. Хотелось отдохнуть, послушать музыку или сходить в подвал, где пытают арестованных коммунистов, но он знал, что это невозможно, потому что надо сидеть здесь, в осточертевшем кабинете, разбирать доносы и в угоду Кальтенбруннеру шить дело безобиднейшему из штандартенфюреров.
Мюллер придвинул к себе чистый лист бумаги и, поглядывая на верхний в пачке донос, написал левой рукой:
Даважу до вашева свединя што штандартенфюрер СС фон Штирлиц не какой не истиный арииц а какрас руский шпиён патамушто он всё время расказывает анегдоты пра фюрера и гаварит што мы праиграим вайну.
Подпись Мюллер не поставил. «Конечно, сейчас все говорят, что мы проиграем войну и рассказывают анекдоты про фюрера, — думал он, — но на всякий случай стоит проверить, ведь Кальтенбруннер хотел доказательства».
Мюллер вызвал Шольца и спросил, какие анекдоты про фюрера он в последнее время слышал от Штирлица.
— Никаких, — ответил Шольц, удивленно глядя на своего шефа. — Штирлиц вообще не рассказывает анекдотов про фюрера, говорит, что это непатриотично.
— Странно, — почесал в затылке Мюллер. — А чего же он тогда все время говорит, что мы проиграем войну?
— Разве? По-моему, как раз наоборот: когда говорят о наших поражениях, он смеется и отвечает: «Ерунда, наши скоро победят».
— А может быть, он русский шпион? — напрямик спросил Мюллер.
— Ну что вы! Какой он русский шпион? — махнул рукой Шольц, косясь на плакат, висевший на стене. На плакате, изображавшем русского шпиона, был нарисован бородатый мужик в папахе и валенках, с карабином в руках и желтыми кривыми клыками. На Штирлица он совсем не походил.
Когда Шольц вышел, Мюллер разорвал свой донос и выбросил его в корзину для мусора. «Ну, допустим, бороду можно сбрить, думал он. — Можно переодеться, почистить зубы и выучить немецкий язык, но ведь манеры, акцент и привычка выпивать за обедом самовар водки никуда не денутся».
Просматривая личное дело Штирлица, Мюллер обратил внимание на некоего пастора Шлага, которого Штирлиц недавно вызволил из рук гестапо. «А что если этот Шлаг — тайный пособник коммунистов, а раз Штирлиц ему помогает, значит он — русский шпион. Получается целый заговор». Мюллер приказал подослать к Шлагу своего лучшего агента Клауса и, смахнув набежавшую на глаза слезу (жаль Штирлица), стал думать, кого бы еще пристроить к заговору Штирлица-Шлага.
«Почему я все время думаю? — думал Штирлиц. — Может быть, я болен? Нет, это не болезнь, просто я думаю. Теперь я знаю, кто ведет переговоры. Когда я передам это в Центр, то мне наверняка объявят благодарность и наградят переходящим красным вымпелом. Сейчас я пойду к радистке Кэт и попрошу ее передать мое сообщение в Центр. Почему к Кэт? Потому что у нее есть рация. Это ей повезло: если ей захочется передать что-нибудь в Центр, то ей не надо никуда идти: взяла и передала. Но если у нее найдут рацию при обыске, то она не сможет объяснить, зачем ей рация, ведь эти кретины из гестапо ничего не передают в Центр и, следовательно, рация им не нужна, так что если бы у меня была своя рация, а они решили бы меня обыскать… Стоп! Зачем им меня обыскивать? Может быть, Мюллер подозревает, что я — советский разведчик? Но тогда ему достаточно пощупать пастора Шлага и убедиться, что он — тайный пособник коммунистов, следовательно, я — советский разведчик. Ловко! Ай да Штирлиц! Надо бы предупредить Шлага, но это потом, а сейчас — к Кэт. Зачем? Очень просто: у нее рация. Впрочем, вот же она — рация, легка на помине, и идти никуда не надо!»
Этот чемодан Штирлиц узнал бы из тысячи: чемодан с рацией. Он даже не успел ни удивиться, ни задуматься, как могла здесь, в РСХА, оказаться рация, которую он совсем недавно видел у радистки Кэт. Он без всякого определенного плана шел своей пружинистой походкой за чемоданом, который нес какой-то эсэсовец. Чемодан внесли в кабинет штурмбанфюрера Рольфа (Истинный ариец. Характер — нордический, жадный) и поставили там на стол. Штирлиц взял его и пошел к выходу, но в дверях столкнулся с хозяином кабинета.
— Хороший чемодан, — сказал Штирлиц. — Я им попользуюсь немного.
Эту фразу Штирлиц не готовил. Она родилась у него прямо сейчас. Рольф, видимо, это почувствовал. Он взял у Штирлица чемодан и сухо сказал:
— Это рация.
— Вижу — не слепой, — огрызнулся Штирлиц. Он уже понял, что если рация попала к Рольфу, то по-хорошему он ее не отдаст.
— Эту рацию мы нашли у одной русской, — сказал Рольф, улыбаясь. — Люблю пытать русских женщин.
«Сволочь», — подумал Штирлиц.
— Ну, я возьму у тебя чемоданчик-то до вечера, — сказал он, снова берясь за ручку чемодана.
— Нет! — отрезал Рольф. — Во-первых: это не чемодан, а рация, а во-вторых: не отдам и все!
«Сволочь!» — снова подумал Штирлиц и нервно закурил.
— Ты, Штирлиц, того, не обижайся, — дружелюбно заговорил Рольф. — Я тебе другой чемодан дам, потом как-нибудь. Знаешь анекдот: «Приходит к Борману жена Геббельса…».
— Это тебе Шелленберг рассказал?
— Да, а откуда ты знаешь?
— Это он любит рассказывать анекдоты без конца… А про эту русскую ты не говори больше никому.
— Почему?
— Потому. Жалеть потом будешь.
Сказав это, Штирлиц решительно развернулся на каблуках и направился к выходу. У самой двери он внезапно остановился и, вернувшись, так хлопнул Рольфа по плечу, что тот повалился на стул.
— Я стал склеротическим идиотом, — похвастался он. — Я ведь к тебе по делу заходил.
— По какому? — натужно улыбаясь и потирая ушибленное плечо, спросил Рольф.