— А может поручить это дело Холтоффу? — вдруг сказал Шольц.
Мюллер недовольно на него посмотрел: он не любил, когда подчиненные читали его мысли.
— Ну, давайте поручим. Вызывайте Холтоффа.
Сказав это, Мюллер убрал со стола все карандаши, а Шольц, прежде чем выполнить приказ, спрятал свои наушники и будильник. Дело в том, что оберштурмбанфюрер СС Холтофф (Истинный ариец. Характер — нордический, наглый) с детства страдал клептоманией.
Холтофф возник как из-под земли.
— Хайль Гитлер! — взвизгнул он, щелкая каблуками.
«Этот справится,» — подумал Мюллер.
— А что, Холтофф, — спросил он, — хочешь навредить Штирлицу?
— Яволь! — взвизгнул Холтофф, щелкая каблуками.
«Точно — справится», — подумал Мюллер.
— Предложи ему сбежать за границу. А если он откажется…
— Не откажется, господин обергруппенфюрер! Какой же дурак от этого откажется? А я тоже с ним побегу?
— Только попробуй! И он никуда не побежит. Мне нужно только его согласие. Так вот: если он не согласится, скажи, что он у меня под колпаком, а если он спросит, почему, то скажи, что я все знаю о том, как он избавился от физика Рунге, который делал для нас атомную бомбу.
— Какую бомбу?
— Атомную. Ты что не знаешь про атомную бомбу?
— Нет, а что это такое?
— Ну ты даешь! Падает такая штука с самолета, а потом…
— Что?
— Ну а потом — как водится… Короче, это военная тайна.
По лицу Холтоффа было видно, что он совсем запутался и хочет чего-нибудь стянуть, поэтому Мюллер решил, что пора его выпроваживать.
— Весь разговор запишешь на диктофон, который только что лежал у меня на столе. Можешь приступать к выполнению! — скомандовал он.
— Яволь! — взвизгнул Холтофф, щелкая каблуками.
«Справится», — подумал Мюллер и проверил, на месте ли его часы и папиросы.
Рейхсляйтер Мартин Борман верил в психотерапию. С ее помощью он вылечился от зависти, тупости, насморка, малярии, гонореи и аппендицита. Всякий раз, чувствуя себя плохо, он не вызывал врача, а бил кому-нибудь по морде или приказывал принести портрет Гиммлера, а таких портретов у него всегда был большой запас, и метал в него ножи. Борман ненавидел рейхсфюрера: он догадывался, почему фюрер, заметив его, всякий раз так ехидно усмехается, подмигивая этому проходимцу Гиммлеру.
Утром, придя в свой кабинет, Борман обнаружил у себя на столе письмо, в котором говорилось о переговорах Гиммлера с американцами. Борман разрядил свой парабеллум в очередной портрет и задумался, зачем рейхсфюреру эти переговоры. Ответ напрашивался сам собой: «Он хочет присвоить мои партийные деньги!» От этой мысли мороз пробрал по коже, и сразу же захотелось убить Гиммлера. Но тут подозрительный Борман подумал, что письмо может быть провокацией и Гиммлер не ведет никаких переговоров, а автор письма просто хочет присвоить партийные деньги. От этого еще сильнее захотелось убить Гиммлера и Борман, изрезав портрет рейхсфюрера перочинным ножом на мелкие лоскутки, велел принести новый.
Вечером Борману позвонили из РСХА по телефону спецсвязи. «Кто говорит?» — хотел спросить Борман, но и так было понятно, что это автор письма. «Так значит, эта скотина все-таки ведет переговоры с американцами», — подумал Борман, позеленел от ярости, вызвал секретаря, дал ему по морде и приказал принести пару новых портретов Гиммлера. Трубку на том конце уже повесили.
Выходя с пункта спецсвязи, куда он проник хитростью, Штирлиц знал, что приобрел нового могущественного союзника в борьбе против рейхсфюрера — Бормана.
Штирлиц уже собрался уходить, когда дверь его кабинета открылась, и на пороге появился собственной персоной шеф гестапо Мюллер. Таких высокопоставленных посетителей этот скромный кабинет не видел уже много лет. «Неужели провал?» — подумал Штирлиц.
— Здравствуйте, Штирлиц, — дружелюбно и несколько устало сказал Мюллер.
«Что это, проверка?» Штирлиц ответил не сразу: он понимал, как много зависит сейчас от его ответа:
— Здравствуйте, обергруппенфюрер!
Мюллер молча закурил. Штирлиц все понял. «Bсе понятно», — подумал он.
А вот Мюллер ничего не мог понять: час назад сбежала русская радистка, а на квартире, где ее держали, нашли тело Рольфа с проломленным черепом, естественно, Мюллер приказал разослать фотографии радистки во все полицейские участки, но результата это пока не дало, и в это время Мюллеру доложили, что Штирлиц позвонил Борману по спецсвязи и они с минуту молчали так многозначительно, что шеф гестапо даже пожалел о том, что связался с человеком, так запросто молчащим по телефону с самим Борманом, но после, здраво взвесив, он понял, что из этого можно извлечь выгоду: ясно, что эти двое молчали о партийных деньгах, а их, говорят, очень много. Но в том, что эти молчуны задумали, им без папаши Мюллера все равно не обойтись.
— Слушайте, Штирлиц, — сказал он, садясь без приглашения, — командование вашей с Борманом операцией я беру на себя.
Штирлиц опешил, он даже подумал, не вышвырнуть ли Мюллера за дверь, но в это время зазвонил телефон, и Мюллер поднял трубку.
— Нет, это Мюллер, — сказал он, передавая трубку Штирлицу. — Это вас, какой-то женский голос.
Штирлиц взял трубку.
— Я слушаю.
— Штирлиц, это я, Кэт.
Штирлиц чуть не выронил трубку от неожиданности и подозрительно посмотрел на Мюллера, но тот был погружен в свои мысли: «Если удастся втереться в доверие к Борману, то от Штирлица можно будет смело избавиться, тогда и перед Кальтенбруннером отчитаюсь, и делиться ни с кем не буду, а там можно будет и от самого Бормана избавиться, тогда все партийные деньги — мои». Тем не менее, Штирлиц не решился обратиться к Кэт по имени: вдруг эта старая лиса только делает вид, что думает о партийных деньгах, а сам прислушивается к разговору.
— Здравствуйте, партайгеноссе, — сказал он в трубку.
— Штирлиц, это я — Кэт, твоя радистка, — повторила Кэт, думая, что Штирлиц ее не узнал.
Как она могла такое подумать! Неужели Штирлиц мог ее забыть, не узнать или перепутать с каким-то там Борманом?
— Слушаю тебя, девочка, — сказал он. — Что с тобой случилось, где ты?
В трубке послышались всхлипывания.
— Этот приходил… Показывал твою фотографию, требовал, чтобы я сказала, что ты — русский шпион. Я так испугалась…
— Успокойся, крошка, пока я с тобой, тебя никто не тронет. Что же было потом?
— Я не знаю… Я так испугалась… Он упал, а я убежала… Кажется, он умер, не дышал…
— Неужели ты его ударила?! — воскликнул Штирлиц. — Это ты из-за меня?
В трубке снова послышались рыдания.
Крошка Кэт из-за него насмерть зашибла целого гестаповца! Штирлиц чуть сам не заплакал, тронутый самоотверженностью своей радистки, но за годы работы в разведке он научился следить за своими чувствами, а сейчас он не мог себе позволить ничего лишнего: за каждым движением его лица следили выпученные от удивления глаза Мюллера.
— Не бойся, девочка, — как можно ласково сказал Штирлиц, все позади: я сейчас заеду за тобой и увезу туда, где тебя никто не найдет. Где ты сейчас?
— Я в метро, я в полиции, я жду тебя, приезжай скорее!
Кэт звонила из полицейского участка. Она повесила трубку и медленно пошла к двери. Полицейский, который предоставил ей телефон, сидел тут же на диване в полном оцепенении. Он узнал в Кэт ту самую русскую, которую ищет гестапо, и уже мысленно попрощался с жизнью, понимая, что русские свидетелей не оставляют. Но Кэт ушла, и растроганный полицейский в первый раз в жизни усомнился в правоте геббельсовской пропаганды: может быть эти русские вовсе не такие страшные, как их изображают…