Маранж пожал плечами. Слишком поздно: самец-горилла шел в атаку. Борьба была короткая, но дикая и страшная. Черные руки давили желтую шею хищника, в то время как последний, вытянув морду, рвал зубами грудь гориллы.
Чудовищные звери раскачивались из стороны в сторону, слышалось прерывистое дыхание, хрип, хруст. Когти хищника вырывали клочья мяса из брюха гориллы; горилла, не выпуская добычу, всаживала зубы в шею льва, возле шейной артерии.
— Великолепно! — воскликнул Гютри.
— Ужасно! — вздохнула девушка.
Загипнотизированные зрелищем, увлекаемые той же страстью, какая владела римлянами в цирке, Гертон, Филипп, Сидней и сэр Джордж Фарнгем, не отрываясь, смотрели на широкие кровавые раны и прыжки колоссов. Звери тоже оставались зрителями: три льва и четыре самки-гориллы, из которых одна прижимала к груди раненого детеныша.
Лев задыхался. Зубы его разжались, и пасть широко раскрылась, когтистая лапа била наугад. Из прокушенной гориллой артерии текла на траву красная струя.
В последний раз когти впились в брюхо гориллы; вслед за тем тела зверей рухнули на землю, черные руки выпустили окровавленную глотку, оба колосса были недвижимы.
Охваченный яростью и страхом, Сидней Гютри выхватил горящую ветвь и бросил ее в направлении львов. Негры завыли. Смутный страх охватил душу хищников, потрясенных гибелью вожака, они побежали с прогалины и исчезли в глубине леса.
Удивленный сам тем, что он сделал, Гютри разразился смехом. Прочие оставались серьезными. Им казалось, что они только что были свидетелями борьбы не двух зверей, а льва с человеком. И как эхо того, что шевелилось в глубине сознания, прозвучали слова Гертона:
— Почему бы нашим предкам не иметь силы этого человекоподобного?
В это время девушка воскликнула:
— Горилла как будто шевелится…
— Посмотрим! — сказал сэр Джордж Фарнгем.
Гютри оглядел свое ружье, годное для охоты на слонов.
— Идем!
— Не забудьте взять факелы, — спокойно прибавил Айронкестль. Они взяли факелы и вышли из кольца костров.
Самки человекоподобных стали отступать перед существами, вооруженными огнем, и остановились лишь у края просеки. Оттуда со смутной тоской обезьяны смотрели на распростертое тело самца. Оно было недвижимо. Голова лежала на брюхе льва, грива которого была вся в крови, а большие желтые глаза остекленели.
— Здесь больше нечего делать! — заметил Сидней. — Да и какая надобность в этом?
— Никакой, — ответил Маранж, — но мне доставило бы удовольствие, если б он ожил.
— У меня такое чувство, точно это человек, — прошептала Мюриэль.
Гертон вынул из кармана зеркальце и приложил его ко рту гориллы.
— А ведь он еще жив, — решил он, указывая на чуть запотевшее стекло. — Но как бы он мог оправиться — ведь он потерял несколько пинт крови?
— А нельзя ли сделать попытку? — робко спросила девушка.
— Мы ее сделаем, Мюриэль… Это зверье невероятно живуче.
Три негра перенесли гориллу в огненное кольцо, и Айронкестль принялся дезинфицировать и перевязывать раны.
Самки тоже вернулись за ними, и в мерцании звезд раздавался какой-то необычайный вой, точно стон.
— Бедные созданья! — промолвила Мюриэль.
— В памяти их все так смутно, и они быстро забудут, — сказал Маранж. — Прошлое так мало значит для них!
Айронкестль продолжал осматривать раны.
— Не исключена возможность, что он оправится, — заключил он, дивясь громадному торсу человекоподобного. — Это животное по меньшей мере дальний родич наших прапрадедов.
— Дальний родич! Я не верю, чтобы наши предки были обезьянами или человекоподобными.
Айронкестль продолжал перевязывать раны. Грудь гориллы слабо трепетала, но она оставалась в бессознательном состоянии.
— Если есть для него какие-либо шансы возвратиться к жизни среди деревьев, то только при нашем уходе. Если же покинуть его…
— Мы не покинем его! — воскликнула Мюриэль.
— Нет, милая, мы не покинем его, если только этого не потребует наша безопасность. Но все-таки, это — обуза.
Его прервал короткий, глухой вскрик. Старший из негров, человек с кожей цвета земли, указывал рукой на север просеки. Рука его дрожала.
— В чем дело, Курам? — спросил Гютри.
— Коренастые! — простонал негр.
Просека казалась пустынной. Вой зверей доносился издали с разных сторон.
— Ничего не вижу! — сказал Маранж, смотря в зрительную трубу.
— Вон там Коренастые, — твердил старый африканец.