Авторы, теряющие продажи, писали в администрацию пираток то слезные просьбы, то гневные меморандумы. Некоторые угрожали судом. Сколько угодно — пиратские домены регистрировались в нейтральных странах по хитрой схеме.
В этом круговороте мелочной лжи мы и барахтались. И Дахау приносили немалую прибыль, и себе на хлеб с маслом зарабатывали. Дазуров, разумеется, был в курсе наших мутных схематозов, и его все устраивало — по крайней мере, до поры. С Олей я продолжал встречаться и после его возвращения, по-прежнему не зная, чем это для меня обернется.
Наш роман теперь больше напоминал гостевой брак, чем какую-то там роковую страсть. Оля перевезла ко мне махровый халатик и пушистые тапочки, расставила в ванной косметику, стала готовить на моей кухне. Готовила она здорово, я уже устал от еды из доставок. С серьезных фильмов мы незаметно перешли на сериалы. Секс делался все ярче — мы становились ближе. Я сделал для Оли копию ключей от своей квартиры.
Любил ли я Олю? Не знаю. Единственной женщиной, которой я признавался в любви, была Катька. В двадцать один год это казалось естественным и неизбежным, и я, конечно же, всей душой в это верил. Время показало, что любовь — не фантазии в затуманенной гормонами головушке и не страстные соития на чужих кухнях, а годы размеренного быта, когда близкий человек бывает любым — раздраженным, больным, усталым, злым. Любовь, если она вообще существует — не вспышка немыслимого счастья, а экзамен, который надо сдавать день за днем; и мы с Катькой его провалили. Оба, как я теперь понимал, провалили. Потому Оле я громких слов не говорил и был благодарен, что она их и не требовала.
Из-за проблем с Зятем Оля переживала больше, чем я. Пару раз я видел, как она днем подновляла макияж — наверно, плакала в туалете. Она даже чуть похудела, но не так, как мечтала, а малость нездоровым образом. Однако не сдавалась, проводила конфликтные переговоры, пыталась выяснить причины проблем и найти решение. Ей даже удалось добиться отката нескольких самых провальных зятевых инноваций. Но в целом она оказалась почти так же беспомощна, как и мы все; видимо, не так уж велико было ее влияние на Дазурова, по крайней мере в деловых вопросах.
— Ну, не переживай ты так, — пытался я утешить ее, сам понимая, что получается не очень. — Знаешь, потому-то люди быстро начинают работать «на отвали», чтобы только их не уволили. По принципу «вы никогда не сможете платить мне так мало, как плохо я могу работать». Выгорают. Все равно от них ничего не зависит, всем плевать на их ценное мнение. И ладно бы их ущемляли в интересах увеличения прибыли, это хотя бы можно понять. Но часто просто потому, что какой-нибудь большой шишке надо пристроить зятя.
— Это неправильно, — упрямо отвечала Оля. — Я все равно буду пытаться договориться, чтобы все работали в общих интересах. Это и есть корпоративные коммуникации, а не только пьянки с квестами и новые кофе-машины.
Чем труднее становилось, тем упорнее Оля пыталась сделать все, что только было в ее силах. Я лишь вяло завидовал ей. Сам я давно уже не верил в «Натив».
По лицу Каннибаловны сразу стало понятно, что новости будут, как обычно в последнее время, скверные.
— Олег Витальевич, я насчет Никитиной…
— Акамэ?
— Наташи.
— Чего с ней?
Каннибаловна вздохнула с несвойственной ей нерешительностью:
— Я в этом сама-то не понимаю ничего… меня тестировщики просили с вами поговорить, сами не полезли. Наташа все же ваша, так сказать, протеже…
Я напрягся не на шутку. Неужели Дазуров с ней что-то… но при чем тут тогда тестировщики?
— Да что стряслось? Говорите прямо уже!