Свечи погасли. Кукольник угадал настроение Джастина.
— Жаль…
— Что? В чём дело?
— Я понимаю. Это сложно принять.
— Но как…
— Вот, снова. Вы не сможете постичь мир так, как прошу я.
И Джастин, с испуганно-виноватым выражением лица, начал бросать общие фразы, выпрашивая «свободу», «отпущение», «милость», — всё то, что не имело значения для Кукольника, но, вместе с тем, ничего и не стоило.
— О, боже, я…
— Нет, хватит.
— Боже…
Он помотал головой.
— Никогда больше не произносите в моём присутствии это имя! — Приказал Кукольник. — Чего вы боитесь? Что я вас убью? Мне не нужна ваша жизнь, не в таком посредственном виде.
— Я не хотел вас расстроить. — Сказал Джастин, уже, по-видимому, с облегчением и лишь с едва ощутимыми оттенками страха в испуганном голосе. — Скажите, что мне сделать…
— Знаете, я вас отпущу. Даже предоставлю материал для вашего исследования, после — мы распрощаемся.
— Тогда…
— Тихо. — Он приложил указательный палец к губам. — Вот, что вам нужно будет сделать…
Открылся непревзойдённо-величественный вид на Воронье ущелье. Две чёрные птицы кружили мелкие тельца и, пытаясь растереть застывшие мышцы и прогнившие кости, двигали клювами в такт бушующей буре.
И если бы кто-то мог наблюдать со стороны эту удивительную игру живой и мёртвой природы, он бы сказал, что всё увиденное — неестественно, ненормально.
— Будет настоящий ливень…
Как раз наоборот, блиставший в отдалении сочный кусок искрился неподдельной волей — волей к жизни, заложенной в самой первооснове материи. Что это? — Вечный вопрос для беспокойного разума, — ответ на него и пытался найти мистик, называющий себя «кукольником».
Но не было ещё не понятно, почему он так жаждет вобрать это губительное и зловещее знание.
— Я отправлюсь в Ренмор на неделе.
— Хорошо. Я буду ждать вас на острове…
И они разошлись, окликая безмолвные тени.
— Мастер… да. Мастер.
Он присел и открыл старинную книгу. Выпала гнилая закладка. Беглым взглядом пройдясь до вступления, он перелистнул несколько глав, пока не нашёл свою историю.
Теперь его никто не сможет отвлечь от животрепещущих воспоминаний…
Когда ещё нефилимы бродили по миру, и альвы кланялись утлой бесформенной мгле, существовал источник мудрости, он был поставлен на алтарь, среди гигантских лесов и необъятных морей, тот, кто подарил человеку сей дар — был проклят. Поэтому дар и оказался проклятием.
Он кровоточил и наполнял реки багрянцем. И вскоре прошлась великая — Госпожа Чума. Возмездие и рок — над некогда тихой спокойной долиной, говорят ведь: «Fata viam invenient». И ещё: были «они», — ненужные источники. Выпитые кем-то из затаившихся во тьме. Две мрачные фигуры спешат к покатой горе — Рогатый король, ещё без королевства и молчаливый мастер-кузнец, родом из пустынной страны.
Но о них так просто забыть, когда пытаешься вспомнить ещё вид первородного хаоса. И скоро — скоро последний из многих откажется от своего почётного проклятия и станет лишь поводом усомниться в бессмертии времени…
Мастер впервые узнал о таком понятии, как скука, когда остался совершенно один, без своей верной подруги Лилит. И он начал скитаться по миру, не то чтобы в поисках ответа на вопрос, случайно заданный Рогатым королём: «Кто мы и зачем…»
Всё было проще. Он устал, от боли, устал сдерживать своё естество, полное гнева и негодования. Довольно необычный и строгий способ саморазрушения. Но лишь в тишине, в отдалении от привычного умозрения, стали проявляться черты нового сенсационного открытия — общественной жизни.
И что-то пугало Мастер, в чём-то он находил сходство с повседневными сценами в Королевстве (название которого рано ещё оглашать), высокие инстанции, надменные умы и маргинальный образ жизни для бездеятельного «блаженства».
Неужели, ничего не изменилось?
Хотя… был ещё один искатель. Укрывшись от возможного дождя, он свернул на туманную поросшую сорняками тропу, он всматривался в горизонт и будто молился: «Внутри надежды нет, наш путь окончится здесь». «В самом деле», — прошептал Мастер, — «Эта молитва больше походит на ересь. Мне нравится…», — вот только бы ещё, — «Injuriarum remedium est oblivio».