Мурасаки с изумлением брел по знакомым дорожкам. Куда все делись? Ему встретилась всего одна хмурая девочка-подросток, торопливо бегущая в сторону выхода, и пожилой мужчина, сидящий на скамейке со стаканом горячего напитка. Обычно здесь было больше людей даже в непогоду. Куда все делись?
Мурасаки остановился и осмотрелся. Может, он настолько ушел в себя после болезни, что не замечает очевидного? Может быть, сейчас мороз, град, ужасный ветер, все такое? Но нет. Небо было обычным сереньким небом с плевками желтоватых туч. Через несколько часов такие растворятся без следа, даже снега после себя не оставят. Ветер… не холоднее, чем обычно в начале зимы. Мурасаки потрогал щеку. Теплая парка не давала почувствовать холод, но щеки были холодными. Не ледяными, просто холодными.
Мурасаки пожал плечами и побрел дальше. Возвращаться в свой коттедже не хотелось. Учеба еще не началась и неизвестно, когда начнется. Коммуникатор вел себя так тихо, что иногда Мурасаки боялся, что он сломался. Но нет, браслет исправно работал, просто почти все контакты были неактивны. А тех, кто появился в активных, он не знал или не общался. Кроме кураторов, конечно. Но чем они могли ему помочь? Мурасаки вздохнул. Какая странная инфекция! Как странно она накрыла всех одновременно. Даже тех, кто как он, не завтракал, не ел, не пил… Только зубы почистил. Как будто что-то распылили в воздухе. Хотя… Мурасаки даже остановился. А если так и было? Как еще инфекция может попасть в организм? И если сейчас в парке нет людей… то может быть, потому что они все тоже лежат с инфекцией в больницах и по домам?
Мурасаки взъерошил волосы, потряс головой. Нет, не может этого быть! Ведь если может, то кто это сделал? Зачем? Отравить целый город – кому бы это могло понадобиться? Или не целый город? Кураторы все здоровы, кажется. Хотя их, наверное, и прямая бомбардировка ядерным оружием не затронет, что им какой-то кишечный вирус. А медики? – вдруг задумался Мурасаки. Медики ведь не кураторы. И даже не студенты. Насколько он помнил, медики – обычные люди. Почему же они тогда не заболели? Они ведь не носят с утра до вечера свои защитные костюмы. Странно, странно. Не просто странно, вроде того, как странно, что не все животные могут ходить сразу двумя левыми или двумя правыми лапами, а странно, как если бы вдруг у кошек оказалась способность перемещаться на одной лапе и не терять равновесие. Нет, определенно, с этой инфекцией что-то не то. Но что? И надо ли ему копаться в этом? Не все ли равно, откуда взялась эта болезнь? Больные получают лечение, выздоравливают, и рано или поздно Академия и город вернутся в привычный ритм жизни. Все встанет на свои места…
Мурасаки вдруг понял, что уговаривает себя. Он давно уже не на своем месте. С того самого времени, как однажды после лекций у него вместо Сигмы осталась только ее куртка. Ни у себя в коттедже, ни в Академии, – нигде больше он не был на своем месте. Все говорили, что станет легче. Он сам надеялся, что станет легче, особенно когда перестал плакать сутки напролет. Легче не стало. Боль просто стала другой. Из игл, раздирающих сердце, она превратилась в камни, засыпавшие его с ног до головы. Он не жил, а постоянно пробирался сквозь завалы булыжников – каждое движение давалось с трудом, смещало камни, они падали на него, на голову, на плечи, били и оставляли ушибы. Он не видел, куда идет, что делает, он не мог угадать, какие последствия вызовет его шаг – удар острым краем по виску или стискивание каменных глыб вокруг его тела. Посылка от Сигмы что-то сделала с этими камнями. Они больше не давили его, не стояли на пути. Они словно переместились внутрь него. Он стал тяжелым и ненадежным, как камень на краю скалы. Исчезли шутки и смех, исчезло умение шутить и смеяться, хотя может быть, это умение исчезло еще раньше, просто Мурасаки заметил это только тогда, когда вокруг него исчезли каменные завалы и он смог замечать мир вокруг. Но камни внутри него… были иногда неподъемной тяжестью. Они все так же причиняли боль, только уже другую, снова другую.
За это время он столько узнал о видах боли, что будь у них такой курс, он сдал бы его автоматом, после первого занятия, на высший бал. Но такого курса не было, и ему приходилось просто жить с этой смесью давящей боли и тяжести внутри, которая иногда грозила разорвать его на части, но все почему-то не разрывала. Ему нужна была Сигма. Прямо сейчас. Прямо здесь. Просто увидеть. Просто услышать ее голос. Почувствовать ее запах. Он не знал, что между людьми бывает такая связь, пока не встретил ее. Он чувствовал себя частью Сигмы, а Сигму – частью себя. И от того, что ее не было рядом… что ее невозможно увидеть, что к ней невозможно прикоснуться, иногда хотелось умереть.
Мурасаки вздохнул. Умереть… кто бы ему дал умереть?! Вытащили из раздевалки на руках. Он вздохнул. Ладно, если нельзя увидеть, нельзя почувствовать, можно хотя бы вспомнить. Здесь недалеко та самая поляна, которую они любили в парке больше всего – со сломанными солнечными часами, котом и стрекозой, скрытая от посторонних глаз. Вот где-то здесь будет дорожка…
Мурасаки прошелся вдоль кустов. Дошел до конца аллеи, остановился. Он что, пропустил дорожку? Не может этого быть! Он развернулся и медленно побрел вперед. Ни слева, ни справа не было поворотов. Как так? Куда исчезла эта поляна? Он точно помнил – она была здесь! И скульптуры стрекозы и кота он помнил. И скамейки, скрытые от глаз прохожих. И тот постамент с солнечными часами. Они же не могли просто испариться! Мурасаки закрыл глаза, глубоко вдохнул и открыл. Что-то здесь было не так. Определенно, не так. Ведь Чоки с Растом уверяли, что нет никакой поляны. И на картах, с которыми он работал, ее не было. Так что же – ее действительно нет?
Или… Констанция заблокировала воспоминания о дороге на поляну? Ладно, если поляна здесь, то он ее найдет! Высший он или не Высший, в конце концов?! А если Высший, то пора пользоваться своими силами. Как Сигма. Она все свои знания тянула в реальность. Почему он забывает так делать? Есть же простой способ найти это исчезнувшее место – информационное поле!
Информационное поле – это не набор цифр и невзрачных линий, это не библиотека, скорее, оно похоже на жидкий белый перламутр – только стоит внимательно присмотреться, чтобы понять, что эта белая жидкость складывается из множества сверкающих линий: одни из них вспыхивают, словно разветвленная молния, ударяющая в дерево, и исчезают, другие горят ровно и ярко, похожие на цветные ленты рекламных щитов или витрин, третьи движутся, становятся то тусклее, то ярче, но никогда не пропадают насовсем, другие сплетаются в затейливые спирали, но стоит выделить одну из линий, ухватить ее взглядом и не отпускать, и ты увидишь состав атмосферы здесь и сейчас, и сто лет назад, и до того, как на планете появилась жизнь, или развернешь всю экосистему – от мельчайших грибков, колонизировавших корни деревьев, до колонии цапель, обитающих вниз по ручью, все ее взлеты и падения, трагедии и процветание, вплоть до неминуемой гибели через триста лет, или узнаешь силу, с какой дожди стучат по камням под ногами в разное время года, и чем были сами камни до того, как стали камнями, – и все это может заставить подумать, что информационное поле – это просто набор информации о физическом мире, которую Высшие могут получить без дополнительных приборов и измерений, в отличие от обычных людей. Но на самом деле, конечно же, информационное поле содержит гораздо, гораздо больше информации, и физический мир – только первый слой, как название и автор книги на обложке, а вся информация прячется внутри, надо только открыть обложку, вернее, надо только уметь открыть обложку. Мурасаки умел.
Поляна была здесь. Он видел ее, он стоял почти напротив нее, как и помнил. Но в то же время Мурасаки понимал, что недостаточно просто шагнуть вперед, пробраться через кусты, чтобы оказаться на поляне. Эта поляна была не только здесь. Правильно говорили тогда Раст с Чоки. Мурасаки не мог объяснить это знание, но он точно знал: эта поляна – что-то большее, чем просто поляна. А то, что они принимали за сломанные солнечные часы, выглядело сияющей воронкой, уходящей в неизвестность, и как ни старался Мурасаки, он не мог отсюда проследить направление, куда уходила воронка, ни разобрать информацию, которая была зашифрована в ней. Надо было попасть на поляну, теперь ему точно надо попасть туда! Но… как? То, что скрывало поляну от посторонних глаз, выглядело очень странно. Как будто рябь на воде поверх привычного пейзажа. Мурасаки никогда не сталкивался ни с чем похожим, хотя он не слишком много времени уделял работе с чистой информацией. Он мало с чем сталкивался кроме того, что им показывали, понял Мурасаки.