– Нет! – выдохнула Эвелина. – Это была не я!
– Конечно, у тебя бы не хватило ума, – презрительно скривилась Констанция.
Декан бросил на Констанцию предостерегающий взгляд.
– Кто учил эту студентку работать в информационном поле?
– Конструкт. Пришлось сделать им преподавателя, – сказала Эвелина.
Декан молча смотрел на Эвелину. Молчание сгущалось.
– Это… несерьезно, – прошептала она. – В чем ты меня подозреваешь? Зачем мне все это?
– У тебя появляется студент, который сам собой раньше времени прошел инициацию, а ты вместо того, чтобы выяснить причину, поручаешь его обучение искусственному интеллекту? Что я должен думать, Эвелина? Кроме того, что именно так ты все и запланировала.
– Вместо того, чтобы выяснять причину, – прошипела Эвелина, – я занималась тем, что вы от меня потребовали! Обеспечивала студентов едой. Обычной человеческой едой! Я не могу разорваться на несколько частей, как некоторые! – она стала пунцовой от ярости.
– И какие у тебя будут предложения в таком случае? – устало спросил декан. – Что делать дальше?
Эвелина переводила взгляд с Констанции на декана и обратно, и сейчас как никогда напоминала студентку. Студентку, которая не была ни на одном семинаре, а теперь пришла на экзамен, и преподаватель говорит ей, что она будет отвечать билет без подготовки. Почему я? – читалось в ее взгляде. Может быть, я успею что-нибудь придумать? Может быть, я что-то знаю?
Констанция шумно вздохнула. А ведь Эвелина раньше не была такой дурой. Или была? Или это она сама, Констанция, раньше была на одном уровне с Эвелиной?
– Ну я не знаю, – наконец, пожала плечами Эвелина. – А что вы сделали бы на моем месте?
– Мы сейчас все на твоем месте, – мягко сказал декан. – Весь мир сейчас на твоем месте. У нас неуправляемый необученный Высший, который новые знания пробует не в лаборатории, а прямо на мире. Не на планете, а в масштабах существования и несуществования. Давать ему новые знания – опасно. Не обучать – еще более опасно. Силы, как мы видим, у нее в избытке. И она научилась тянуть силу отовсюду.
– Я думаю, – сказала Констанция, – пришло время сломать печать, которую так некстати восстановили наши студенты. Мы, конечно, можем просто уничтожить… эту новоиспеченную Высшую, но это будет нерациональная трата ресурсов, высвободится слишком много... разных сил. А печать все равно придется ломать.
– Да, – кивнул декан. – Мне нравится эта идея. Ты не возражаешь, Эвелина?
Эвелина пожала плечами.
– Если я скажу хоть слово против, вы снова обвините меня в реконструкции печатей. Хотя я ни при чем и готова это подтвердить чем угодно. Я даже пущу вас в свой мозг, если хотите. Хотите?
Декан вздохнул.
– Я проверю тебя позже, Эвелина. После того, как мы устраним опасность… для всего мира.
– Нет, – сказала Констанция. – Сейчас. Я хочу точно знать, что Эвелина на нашей стороне, когда мы будем работать с печатями.
– Логично, – кивнул декан. – Иди сюда, Эвелина, у нас не так много времени.
– Может быть, вы возьмете на деконструкцию печати вместо меня другого куратора? – спросила Эвелина. – Который вызывает доверие у Констанции?
Декан покачал головой.
– Она твоя студентка. Твоя и Констанции. Чем больше связей между нами и жертвой, тем легче будет работать… нам всем.
– А кто… будет из конструкторов?
– Я, – ответил декан. – Я могу работать на любой стороне, не забывай.
Эвелина оказалась чиста. Констанция и не сомневалась. Если бы Эвелина оказалась замешана в реконструкции печатей, Констанцию удивило бы это больше, намного больше, чем самопроизвольная инициация Сигмы.
– Пойдемте, – сказал декан, – пока эта девочка не сделала что-нибудь еще и с Амалией.
Когда они подошли к печати, Сигма оглянулась на Констанцию, на Эвелину, посмотрела на декана. Она молчала, но в ней начала проступать нерешительность.
– Да, ты все правильно поняла, – сказала Эвелина. – Пора исправлять то, что ты наделала.
Констанция поморщилась, поморщился и декан. Эвелина иногда была такой дурой!
– Вы… – начала Сигма и ее голос сорвался, но она все-таки договорила, – вы хотите, чтобы я исправила… – она махнула рукой в сторону печати.. – это?
– Да, – мягко сказал декан, – ты все правильно поняла.
– Но… я не знаю, как, – Сигма вскинула голову. – И… нас было трое.
– Мы тебе поможем, – сказала Эвелина. – Как видишь, нас тоже трое.
– Вместе со мной нас четверо!
– Радуешься, что умеешь считать до четырех?
Констанция покачала головой. Похоже, секрет потери Эвелиной контроля над студентами прост до невозможности: она потеряла контроль над собой. Пикироваться со студенткой – надо же до такого опуститься!
– Сигма, просто сделай то, что ты делала, – вздохнула Констанция. – Мы присоединимся, когда тебе понадобится помощь. А она тебе понадобится, у тебя одной мало сил на такое воздействие. Мы будем рядом.
– Хорошо, – кивнула Сигма и шагнула к печати.
Констанция посмотрела на Эвелину. В другой ситуации можно было бы ее уколоть, но не сейчас. Сейчас не до личных обид. Сейчас они должны стать одним целым, если хотят, чтобы у них все получилось. А они хотят. Во всяком случае, она, Констанция, хочет этого больше всего на свете. Этого – это значит, снова вернуть себе контроль над миром. Никаких Древних, никаких оживших могильников, никаких рабочих печатей, ни единого шанса на возвращение старого порядка.
Сигма подошла к печати и положила ладони на диск. Замерла. Выровняла дыхание. Проклятие! Эта девчонка чувствовала поток, она синхронизировалась с ним, дышала в так его пульсации. Еще немного – и она могла бы научиться управлять им! Как они это упустили?
По команде декана они окружили Сигму, декан стал за ее спиной, Констанция слева, Эвелина справа.
И пока Сигма не поняла, что происходит, декан бросил Сигму на печать. Они начали вдавливать ее внутрь, прижимая все ближе и ближе, чтобы она слилась с печатью, стала одним целым. Сигма попыталась вырваться, но силы были слишком неравны. А потом Констанция вдруг почувствовала, как Сигма перестала сопротивляться. Наоборот, она поддалась им, как будто сама хотела проникнуть в печать, срастись с ней. Все глубже, все теснее.
Это не так уж и просто – взять живое тело и перемешать его с неживым материалом и при этом оставить его живым, со всей заключенной в него силой Высшего, стремлением существовать, властью над материей, над реальностью, над законами, над вероятностями. Но не было другого способа закрыть дверь между реальностями – между этим миром, в котором все, и тем, крохотным, в котором – могильники и другие страшные силы. Самые страшные силы во всех существующих и несуществующих мирах. Это непросто – слиться с чем-то настолько чужеродным, как печать, но Сигма старалась, как могла. «Хорошая девочка», – подумала Констанция, подталкивая ее вперед. Самое главное было – не раздавить, не убить, она должна остаться живой. Для этого им нужен конструктор – держать ее сердце, сохранить его живым, пока они будут ломать остальное, не позволяя потоку свободно вытекать из могильников в эту реальность.
Прошло много времени, прежде чем они перестали видеть Сигму на физическом плане. Она была здесь, но отделить ее от печати было бы невозможно. Сигма и была печатью. Осталось совсем немного – сломать ее. И в тот момент, когда декан потянулся к ее сердцу, чтобы поддержать его, а Констанция с Эвелиной ударили, Сигма выскользнула. Свернулась, как скатывается в комок еж, снова собрала себя целиком по ту сторону печати и провалилась внутрь потока, которому должна была стать преградой. Исчезла. Это было невозможно. Как если бы пробка протекла внутрь бутылки с шампанским. Но это случилось!
Из глубины печати, из черного потока показались клубы белесого дыма. За несколько секунд поверхность печати помутнела, изнутри ее заволокло плотным белым туманом. Они ждали, но трещины так и не появились. Это значило только одно. Печать не удалось сломать. Сигма ушла, ее сила не потратилась на то, чтобы запечатать вход в могильники. Может быть, частично рассеялась. А может быть, и нет.