— Ты очень хорошо сказал обо всем, — раздался голос Шелли.
— Простите, что отвлекся. Я понимаю, все это звучит как-то помпезно. В действительности мне нужно только одно — история любви, я имею в виду настоящую историю. И этого будет вполне достаточно.
— Я для вас сделаю все, что смогу, — сказал Сойер совершенно серьезно.
— Стоп! — резко, как инструктор по маршировке, вмешался в разговор Бристол. — О чем только ты говоришь? Ты что, воображаешь себя Рембрандтом, а про меня думаешь, что я твой меценат? Выброси это из головы. Дай мне такую картину, чтобы люди платили за ее просмотр, чтобы она нравилась толпе.
— Ты говорил, тебе нужна художественная картина, Харри, — возразила Шелли.
— Художественно сделанная картина! Дай им посмотреть на голую задницу, заставь работать их слезные железы, вот чего я хочу.
— Я только что сказал, что любовная история нам вполне подойдет, — ответил Форман, — но я не имел в виду кич.
— Это можешь вставить в свою речь перед кинокритиками из Нью-Йорка. Любовная история нужна и мне тоже — минимальные расходы, полно секса. Давай, расскажи им ее! Пусть они побегут за ней в кинотеатры!
— Этот проект, — сказал Форман, сдерживая раздражение, — может быть и хорошим, и коммерческим одновременно.
Бристол отрицательно покачал головой.
— Запомни на будущее, — меня не интересуют бесплодные победы. А эта картина должна стать моей победой. Сделай ее такой для меня.
— Давай сделаем, как я предлагаю, и ты получишь все, что хочешь. Все ведь от этого и зависит…
— Бристол зависит только от Бристола. Соглашайся, и мы вдвоем сделаем такой фильмец — закачаешься. В противном случае…
— Позволь мне объяснить, Харри. Понимаешь, я изменил сюжетную линию.
— Меня устраивала и та, которая была.
— Послушай, Харри. Шелли находится в бегах. Она, жена процветающего промышленника, постепенно стала для него всего лишь еще одним видом собственности. Однажды утром она просыпается и решает покончить со всем этим. Она бежит, добирается до Мексики, встречает там Сойера. Он тоже в бегах, но бежит он от себя самого. У него был нервный срыв, он боится, что может кого-нибудь убить. Может быть, себя. Эти двое с помощью друг друга снова начинают чувствовать себя живыми. Они делают простые вещи, совершают обычные поступки, и эти действия помогают зрителю понять, что они из себя представляют, их характеры, мысли, кто они вообще такие…
— А где секс?
— Те двадцать минут, что ты снял, Харри. Я могу использовать почти все из этого. Сначала всего несколько кадров, действующих почти на подсознательном уровне, потом все более длинные эпизоды.
— Это кажется изумительным, — воскликнула Шелли.
— А ты заткнись! — оборвал ее Бристол.
— Там будут и новые любовные сцены, — поспешно добавил Форман. — Как естественное следствие развития персонажей и действия. Фильм должен восприниматься зрением, Харри. Ты же сам сказал: «Минимум разговоров!» Изменение временных планов, движение в прошлое и будущее, мягкая подсветка, медленные наплывы, кадры накладываются один на другой, смена изображений в ритме жизни этих двух людей…
Форман быстро повернулся в дальний угол гостиничного номера Бристола, туда, где у стены стоял Гарри Макклинток:
— Мак, днем нацель камеру на те горы, я хочу снять закат солнца.
— Это еще какого черта? — захотел знать Бристол.
— Я пока еще не уверен, — ответил Форман. — Но я обязательно использую эти кадры, они не пропадут. Сегодня мы начнем снимать. Сначала сцены на пляже. Очень простые. Общий план: Шелли загорает, ходит, их встреча с Джимом. Но послезавтра вы оба у меня будете работать до седьмого пота. — Он взглянул на Бристола. Мрачное лицо того начало оживать.
— Вот еще что, — сказал Бристол.
— Что такое? — спросил Форман.
— То место, куда ты вчера водил Шелли…
Форман посмотрел на девушку, она опустила глаза. «Интересно, она вообще умеет на кого-нибудь смотреть?» — подумал он.
— Это было ошибкой, Харри, — произнес Форман.
— Приятно слышать. Я свяжусь с руководством. Может быть, мы сможем это использовать в картине.
— Я подумаю над этим, Харри.
— И не забудь.
Чарльз, лежа у кромки бассейна, дремал под жарким солнцем. В отличие от его отца загар давался Чарльзу нелегко. Он уже успел обнаружить, что в тропиках солнце совсем не такое, как везде — оно ярче и сильнее, оно более угрожающее. Кроме того, он чувствовал с того самого дня, как приехал в Акапулько, что какая-то тайная часть его самого находилась под постоянной атакой.