Из любезности, желая подтвердить благосклонность, оказываемую [тому] Его Величеством Джаханбани, шахиншах велел Абу-л-маали занять место в высочайшем собрании и осыпал его милостями. Но поскольку мир быстро потерял голову и охмелел, сделав глоток вина мира, он, получив дозволение отбыть и вернувшись к себе, послал письмо со словами, что «его положение при Его Величестве Джаханбани всем известно2; Ваше Высочество в особенности может припомнить, что во время камарги (загонной охоты) в Джуи Шахи я вкушал с Его Величеством Джаханбани из одной тарелки; Вы были там, и Вам послали Вашу часть (алуш). Так почему, учитывая мое положение, ныне, когда я явился к Вам, мне положили отдельный ковер и постелили отдельную скатерть?» Его Величество, кладезь разума и учтивости, улыбнулся его невежеству и так обратился к Хаджи Мухаммаду Систани, доставившему это послание: «Разъясните ему, что установления государства и законы любви различаются, и [он поймет], что его положение при мне не то, что было при Его Величестве Джаханбани. Странно, что он не 367 увидел различия между этими случаями и начал сетовать»3. Мирза был сильно смущен.
Его Величество направился в горы с целью покончить с Сикан-даром: донесли, что он находится в окрестностях Манкота.
Когда армия удачи разбила лагерь близ Харианы, примчался курьер и передал Байрам-хану весть, что Его Величество Джаханбани упал [с лестницы]. Байрам-хан счел неразумным двигаться далее и повел армию в Каланур, чтобы дать ей несколько дней отдыха в этом приятном месте. [Когда они находились] близ Каланура, прибыл Назр Шейх Кули и передал возвышенный фирман4. И тогда сообщение о событии, которое оказалось неотвратимым, достигло царского слуха, и Его Величество предался горести и скорби, по силе переживания равным его любви и привязанности. Печаль и страдание, испытываемые этим возвышенным духом, превосходили людское разумение. Байрам-хан, Атка-хан и Махам Анага старались утешить его, но поскольку скорбь его происходила от огромной любви, то, что они полагали утешением, лишь увеличивало его горе. Какую печаль и заботу о каждом человеке проявляет этот избранник Господа! Сколь удручает его смерть любого, кто отличается искренностью, преданностью или талантом! Бы-
ло необходимо, чтобы сия священная личность проявила подобные чувства в ситуации, которая в прежние времена служила поводом для ликования невежественных, дабы те, кто способен узреть лишь то, что воспринимает их земное сознание, познали истинное величие этого великого [мужа], и дабы [его мудрое] руководство привело к всеобщему просветлению и совершенствованию. И если бы не это, разве допустила бы обширная сокровищница знания, сострадания и преданности этого питомца света величия, чтобы подобные жалобы на волю Провидения нарушали закон повиновения? В конце концов с помощью [своего] глубокого разума он вступил в обитель терпения и занялся раздачей милостыни и добрыми делами, что идут во благо тем, кто отбыл в мир вечный. Поэты и мудрецы написали элегии и [составили] хронограммы. Среди них был Ходжа Хусейн из Мерва, написавший элегию в форме таркиббанд, в которой говорилось об этой вершине прощения. Вот несколько строк оттуда5.
О сердце, предназначено тебе услышать смерти звук: Ведь утро смерти наступает в час расцвета твоей жизни. Поскольку смерти вкус познать всем людям суждено, Не сомневайся: [и тебе] испить шербет смертельный
предначертано.
А имя, данное тебе для жизни,
Ты обречен забрать с собой в обитель смерти.
Гордиться не дано цветком из сада жизни: Дыханье осени [унылой] накроет и его.
Узнал ты, что кого-то больше нет, 368
И о тебе получат те же вести.
Мир Абд-ал-Хай составил такую хронограмму:
Увы, увы! Мой повелитель упал с крыши (963).